1. Эх, жизнь моя моряцкая
Да-а, было времечко!.. Молодым был, здоровым, как лось. Организм быстро адаптировался к любому климату, перепады температур от минус пятьдесят до плюс пятьдесят (фифти-фифти) были даже в радость. Кроме одного случая…
Около месяца выгружались мы на Мысе Шмидта своими силами. Была уже середина осени, ледовая обстановка стала быстро осложняться, и это был наш последний рейс в полярку по доставке продовольственных товаров, предназначенных жителям Чукотки для их благополучной зимовки. Наш пароход пошёл в порт погрузки Вишакхапотнам, что на восточном побережье Индии.
Мы все, конечно, обрадовались. Надоела уже эта холодрыга, хоть пузо на югах погреть. К тому же мимо Гонконга или Сингапура мимо не пройдёшь, всё равно пресной водой где-то заправляться придётся. А там всегда очень выгодно валюту отоваривать – всё намного дешевле, чем в других странах. Напокупаешь всякого шмотья, что в Союзе в дефиците – и фарцонуть можно.
Казалось бы, зачем ещё прифарцовывать, если и без того не хило выходило? Так ведь жадность человеческая. Как в народе-то говорят – денег много не бывает. А ты сходи, поплавай по шесть, а то и более месяцев без захода в Союз. Многим никаких денег не надо, свои последние отдадут, лишь бы всегда с семьёй быть, а не болтаться щепкой в океанах, кидая смыки во время штормов.
Надо сказать, что проверка здоровья моряков в торговом флоте проводилась тогда достаточно часто, весьма тщательно и серьёзно. Не как у космонавтов, конечно, но какие-либо язвенники и трезвенники в это сито не пролезали. Вёлся строгий искусственно-естественный отбор, и судовой медик на торговом судне являлся практически пассажиром – лечить некого. Бездельник, в обязанности которого вменялось ещё и снятие пробы с варева, парева, жарева… -короче, с жорева, приготовленного коком для экипажа. (Ну, бездельник, это я шибко грубо выразился. Без доктора на судне, конечно, не обойтись. Мало ли какие несчастные случаи могут произойти – травмы, например. Хоть и редко, но случаются. Это ж я так, утрирую. Не приврёшь, говорят, и рассказа не получится). Надегустировавшись по своей профессиональной обязанности всех блюд, Док обычно приходил в кают-компанию уже чисто для символики, чтобы только поприсутствовать и пожелать всем приятного аппетита. Ещё следил за санитарией, травил-ловил крыс и тараканов, которых, чем больше он ловил-травил, тем больше их появлялось. Проработав несколько лет в таких суровых по трудоёмкости условиях, Док уже так успевал дисквалифицироваться, (как казалось мне, наблюдая за ним со своей высокой колокольни), что даже в очень редких случаях появления на борту пациента, например, с повышенной температурой, он давал ему единственные таблетки, название которых ещё остались у него в памяти. Держал их наготове от всех недугов и назывались аспирин. И что интересно, больные сразу как-то вылечивались и больше никогда не жаловались на своё здоровье доброму Айболиту.
Лекарем у нас была фельдшерица, Федосья Марковна, которую все звали просто Фёкла. Это была женщина лет сорока с небольшим, полная, невысокого роста. Колобок, одним словом. Самое важное, что сразу бросалось в глаза при взгляде на неё спереди, был большой живот. Можно было даже подумать, что Фёкла каким-то образом остановила свою сорока недельную беременность на всю оставшуюся жизнь. (Да простят меня все знойные женщины – мечты поэтов за такой не совсем справедливый шарж. Уж больно я был обижен именно на эту самую Фёклу). А при взгляде сзади, кроме самого широкообъёмного зада, очень похожего на две огромные круглые подушки, сначала вообще ничего нельзя было заметить. У любого, кто видел её с кормы впервые, сразу выпячивались глаза, и самопроизвольно изо рта издавался протяжный звук, напоминающий что-то среднее между буквой Ё и Ю. Только через некоторое время уже можно было ещё заметить две коротких ноги, выросших оттуда, и носящих на себе всю тяжесть как самого зада, так и живота. Все остальные части тела занимали не более пятнадцати процентов от общей массы и не особо привлекали внимания.
И что самое главное, для Фёклы на судне нашёлся-таки добровольный любовник в лице помполита – помощника капитана по политической части. Должность, открыто надо сказать, ни с какого боку-припёку к морю даже близко не относящаяся.
Если Фёкла была дармоедом женского, то Филипп Арсеньевич (подпольные клички: «Помпа», «Филиппок», «Плешь», «Пузо», «Ромео») – соответственно мужского. Обладатель ленинской плеши имел к Фёкле некоторые отношения, которые они оба уже практически и не скрывали. Как выдал во всеуслышание однажды свой знаменитый перл бывший самый главный шпион ЦРУ о секретах между США и СССР: «Мы знаем, что они знают, что мы знаем», Ромео с Фёклой тоже знали, что весь экипаж знает, но делали вид, что не знают. Мы знали, что они знают, что мы давным давно знаем, но тоже делали вид, что ничего не знаем. Когда никто ничего не знает, всем как-то крепче спится. Для всех нас от этих взаимоотношений двух животястых дармоедов была очень большая выгода. Филиппок – Помпа был очень большой шишкой на судне, и от этого коммуняги до мозга костей любому и каждому легко можно было поиметь огромную кучу неприятностей. Вплоть до закрытия визы на загранплавание даже из-за самого пустяшного (в кавычках) нарушения дисциплины, как например, групповая пьянка в чьей-нибудь каюте с игрой в карты, или притаскивания с берега во время стоянки в порту в свою каюту женщины, совсем не являющуюся даже очень дальней родственницей для хозяина самой каюты. А так как два дармоеда своими отношениями тоже уже замарали гордое имя моряков Советского флота, то главная партийная Плешь на нашем судне на всякие замарания остальных членов команды смотрела уже сквозь пальцы, а то и вовсе закрывала на них свои коммунистические глазоньки.
