Когда просыпаешься поутру под крики петухов и несёшься сломя голову к сараю, где в ожидании своей участи на телеге томятся овощи и фрукты, совсем не думаешь, что новый день преподнесёт неожиданный сюрприз. Честно говоря, ты вообще ни о чём таком не помышляешь, разве что мечтаешь вновь оказаться под штопанным одеялом, и проспать ещё как минимум пару-тройку часов.
– Криска, живей давай! – зычный голос дяди Росма разом выветривает из головы остатки сладких мечтаний, и я поторапливаю Кроху, старую клячу, которую давно пора отправить на заслуженный покой.
– Пойдём, моя хорошая, скорее, – уговариваю, поглаживая по впалым бокам. Кроха смотрит на меня укоризненно, кажется, даже нашёптывает какие-то ругательства, шамкая полными губами, но всё же сдаётся и нехотя переставляет копыта.
– И сколько тебя ждать? – дядя Росм недоволен. Впрочем, к его вредности и бесконечному ворчанию я уже привыкла. Как и к холодному взгляду под густыми бровями, и к брезгливому выражению лица. Ведь он так часто любит повторять, что сиротка в моём лице – это невыносимая ноша, от которой дядя бы с радостью избавился, найдись другие мои родственники. Но родственников не нашлось, поэтому этот крест он нёс единолично, упиваясь жалостью к себе.
Помимо привычки выслушивать брюзжания старика, я так же научилась молчать в ответ на его колкие высказывания, хотя последнее даётся мне с большим трудом.
– Все лучшие места на рынке расхватают, и я останусь ни у дел, – усаживаясь на козлах скрипучей телеги, дядя Росм никак не желает успокаиваться.
А я что? Я ничего. Право слово, будто он не знает, что где бы мы ни встали, всё равно вернёмся домой без овощей и фруктов, зато с кошелем, плотно набитым золотыми да серебряными монетами.
Так уж повелось, что урожай у нас всегда удавался на славу. Не только с виду красивый да ладный, но ещё и вкусный. Дядя, когда сменит гнев на милость, будет гордо выпячивать грудь и хвалиться перед соседями, а я… Буду посмеиваться, потому что, как бы то ни было, моей заслуги в этом куда больше. Не зря же от матери унаследовала природную магию, которая не только с цветами позволяла общий язык находить, но и со всем, что растёт из земли.
Но до дядиной милости ещё дожить нужно и, желательно, копыта не откинуть вслед за Крохой. На рынке придётся трудиться не покладая рук.
Пока ворчун не начал вновь бурчать на меня, запрыгиваю на телегу и усаживаюсь между ящиками с мясистыми сливами. Не очень удобно, зато пахнет вкусно, да к тому же, здесь дяде Росму не видно, как я украшаю листочками несколько баночек с жидкой мыльной пеной, мазями и маслами. Стебельки послушно тянутся за моей рукой, аккуратно обвивают крышки и бока сосуда. И что немаловажно, эти стебли и листочки ещё долго не завянут, – я им отдаю частичку силы, которая будет жить в них до тех пор, пока баночки не опустеют.
Тяга к созданию всяких пахучих масел да мазей я обнаружила в себе давно, когда ещё деревья казались гигантскими исполинами. Мама любила тогда говорить, что меня ждёт прекрасное будущее, но мамы, как и отца – не стало. И прекрасное будущее превратилось в ворчащего дядю Росма и исподволь сделанные мази.
На рынок мы прибыли вовремя. И место нам досталось если не у самой Башни Удачи, то едва ли в десяти шагах от неё. Хорошее место, бойкое.
Дядя смотрит на меня искоса, но о благодушии и речи не идёт – он всё так же хмурит брови, и закладывает руки за спину, отчего становится похожим на городового, готового заключить под стражу очередного нарушителя спокойствия нашего маленького городка.
К слову, о городовом. Стоило о нём обмолвится, пусть и мысленно, как он лёгок на помине. Идёт между рядов, важно кланяется на громкие приветствия торговцев и сладкие улыбки их жён и дочерей. Вот шаи Милдор подходит к нашему раскладному столику, на который мы уже водрузили большую часть ящиков, кивает дяде Росму в приветствии, сухо отвечает на мой поклон, как бы вовсе считая меня недостойной его почтенного внимания. Но это напускное, я-то знаю для чего он подошёл.
– Как, – басистый голос хрипит, и шаи Милдору приходится прокашляться, прежде чем продолжить. – Как оно? Ничего?
Дядя Росм неодобрительно косится на меня, но отвечает учтиво:
– Ничего, ничего, – кивает, как болванчик, будто слов для ответа вовсе недостаточно.
Тем временем, пока мужчины обмениваются пустыми фразами, я складываю в холщовую сумку три яблока, пару помидор, баночку с кремом от морщин, а сверху укрываю её несколькими точёными огурчиками и пучком душистой мяты.
– Примите от нас подарок, – пряча улыбку, протягиваю городовому сумку.
Он премило краснеет – на щеках появляются розовые пятна, а на лбу испарина. Пытаясь наспех избавиться от второго, шаи Милдор проводит рукавом по лицу, затем почему-то смущается этого жеста и краснеет ещё сильнее. Даже на ушах виднеется бардовая полоска и по шее ползёт россыпь свекольных пятен.
– Что вы, не стоит, – начинает отнекиваться, хотя сам уже протягивает руку. И я, подойдя ближе под благовидным предлогом, быстро говорю:
– Используйте только на ночь.
Он кивает, улыбается как-то кривенько, через силу, и протягивает мне две серебряные монетки. Держит дрожащими пальцами и ждёт, что от платы откажутся. Но это он зря – кто ж в здравом уме отмахнётся от заслуженно заработанного? Уж точно не фея, пусть волшебной крови в ней лишь наполовину.
