Наблюдая за гончаром, или Жизнь полна подарков

Я вчера наблюдал, как вращается круг,

Как спокойно, не помня чинов и заслуг,

Лепит чашу гончар из голов и из рук,

Из великих царей и последних пьянчуг.

Омар Хайям

…Он там сидит, изогнутый в дугу,

И глину разминает на кругу,

И проволочку тянет для основы.

Он лепит, обстоятелен и тих,

Меня, надежды, сверстников моих,

Отечество… И мы на все готовы.

Булат Окуджава

Есть такая татарская поговорка: чулмэкчедэн курмакчи. Смысловой перевод этой поговорки на русский язык – подражатель, человек, повторяющий чужой стиль, опыт. А если дословно перевести, то это будет «наблюдающий за действиями гончара».

И оба эти перевода подходят к тому, чем я вдруг занялся. Если по смыслу поговорки, то да, подражатель я – сын пишет, жена пишет, и меня вдруг потянуло туда же. И дословный перевод здесь будет уместен – сквозь прожитые годы я как будто наблюдаю за действиями неведомого мне гончара, который, как из глины, лепит мою судьбу и меня.

Пятьдесят лет назад я, правда, недолго, баловался стихами, но с тех пор ничем подобным не занимался и склонности к беллетристике не имел.

Нет, был ещё один маленький опыт бумагомарания, из которого вышел большой конфуз. В 1967 году после возвращения на свой родной Чирчикский электрохимкомбинат из Красноярска я работал в отделе главного энергетика старшим инженером. Как раз в том году случился арабо-израильский конфликт, который в активной или пассивной форме продолжается до сих пор.

О причинах этой войны я знал очень хорошо, начитавшись тогдашних газет. И гнев к израильской военщине (это словечко пользовалось большим успехом у советских журналистов) меня переполнял. Переполнял так, что я взял и написал хлёсткий памфлет, изобличающий агрессора.

Мало того, что написал. Мне, как всякому пишущему, хотелось этим с кем-то поделиться. И я не нашёл ничего лучшего, как прочитать свою писанину двум своим непосредственным начальникам – главному энергетику комбината Евгению Петровичу Калинину и его заместителю Михаилу Ильичу Шерману. Оба они были евреями. Они прослушали мой памфлет, переглянулись между собой и ничего мне не сказали – не похвалили и не похулили.

Только потом я понял, как неудачно выступил.

К слову сказать, оба слушателя моего памфлета ко мне очень хорошо относились. Как до памфлета, так и после. До самой своей смерти.

Через десять лет после моего неудачного выступления мы с Евгением Петровичем Калининым уже жили по соседству в роскошных по тем временам коттеджах. Он был заместителем генерального директора по капитальному строительству крупнейшего в городе предприятия, производственного объединения «Электрохимпром», в которое преобразовался наш комбинат, а я – главным энергетиком там же.

Этих коттеджей было всего десять, и жило там руководство города и нашего предприятия. С одной стороны нас забор разделял с Калининым, а с другой стороны – с председателем горисполкома Владимиром Алексеевичем Лариным. Он был очень славным человеком, Владимир Алексеевич, добрым соседом, хоть и коротал каждый вечер после работы с тремя бутылками дешёвого портвейна «Чашма». После выхода на пенсию количество «Чашмы» увеличил до пяти бутылок в день. Он всегда был невесел и задумчив, казалось, что-то его гнетёт – то ли фронтовое прошлое, то ли горисполком.

А позади нашего дома были дома генерального директора и главного инженера «Электрохимпрома» Вахида Кадыровича Кадырова и Василия Яковлевича Сосновского.

Рядом с домом директора был дом тоже Кадырова – первого секретаря горкома партии Гайрата Хамидуллаевича Кадырова.

У нас были очень добрые отношения с Евгением Петровичем. Скажу только, что жена его умирала буквально на руках у моего сына.