Тысяча восемьсот тридцать девятый год
от начала эры Пресветлой Диары
– Ноги моей больше не будет в академии! Тем более что меня оттуда выгнали.
Наградив мачеху гневным взглядом, Рамина отвернулась к окну кареты. Куда интересней было наблюдать за возней пьянчуг, пытающихся войти в трактир, нежели смотреть в ледяные глаза герцогини.
И угораздило же их застрять в этой дыре!
– Ошибаешься, милочка. – Сидящая напротив герцогиня холодно улыбнулась. – Благодаря ходатайству профессора Тирина тебя уже восстановили.
– Спорим, что ненадолго? – с вызовом воскликнула Рамина. – Думаешь, сплавив меня куда подальше, решишь все свои проблемы? Папочка мой! И тебе не удастся его присвоить! Он всегда будет любить одну меня!
Не сумев сдержаться, герцогиня замахнулась и наградила падчерицу звонкой пощечиной. Прижав ладонь к пылающей щеке, Рамина зажмурилась, стараясь не разрыдаться при бессердечной ведьме. Нет, такого удовольствия она ей не доставит.
– Послушай меня, ты, дархово[1] отродье! – Сирина схватила падчерицу за плечи и, впившись в них длинными ярко накрашенными ноготками, прошипела ей в лицо: – И я и Фирис уже по горло сыты твоими выходками! Ты продолжишь учебу в дарховой академии, будешь выполнять все, что велят тебе твои дарховы учителя, получишь дархов диплом и наконец-то уберешься из моей жизни! Ты меня поняла?!
– Я все расскажу отцу! – Предательская слеза все-таки скользнула по щеке Рамины. – Расскажу, как ты меня ненавидишь и делаешь все, чтобы нас разлучить!
– Ну-ну… И кому, по-твоему, он поверит? – откинувшись на подушки, усмехнулась герцогиня. – Взбалмошной восемнадцатилетней девчонке, лгунье и притворщице, или любимой жене? Ласковой, доброй, нежной… – Выглянув в окно, Сирина поманила кучера – долговязого рыжеволосого паренька, которому было поручено доставить их в столицу. – Ну, Зорик? Долго еще нам тут торчать?
Причина незапланированной остановки была весьма досадна и очень раздражала герцогиню. Одна из лошадей повредила ногу, и последние десять минут карета не катилась, а ползла, скрипя и громыхая колесами по разбитым дорогам провинции. Остановившись возле первого попавшегося постоялого двора, кучер предложил обменять лошадь, правильно рассудив, что в противном случае им никак не поспеть в столицу к началу церемонии.
– Трактирщик не согласен на обмен, – понуро доложил кучер. – Говорит, что без доплаты можем катиться на все четыре стороны вместе со своею кобылой.
– Какая еще доплата?! – возмутилась Сирина, рьяно отстаивающая каждый солар[2], с которым ей предстояло расстаться. – Ему предлагают породистую скотину, а он еще о деньгах смеет заикаться. Плебей!
– Дык говорит, что хромая, – комкая в руках старенькую потертую шляпу, попытался донести до хозяйки позицию трактирщика Зорик. – Брак!
– Да хоть с простреленной башкой! – окончательно рассвирепела герцогиня. Жара и препирательства с падчерицей подорвали ее и без того хрупкое душевное равновесие. – Где этот торгаш? Посмотрим, как он запоет о деньгах, глядя в глаза жене герцога Долэри!
Брезгливо подобрав юбки и стараясь не запачкать атласные туфельки в придорожной пыли, герцогиня зашагала вслед за кучером к трактиру. Рамина пробормотала ей вслед несколько смачных «напутствий», обиженно шмыгнула носом и прошептала сакраментальное:
– Не вернусь! Ни за что и никогда! Убегу! Пусть тогда папочка понервничает и поищет пропавшую дочку!
Недолго думая Рамина схватила ларец с золотыми соларами, предназначенный старому другу ее отца – профессору Тирину в знак благодарности за то, что замолвил за дочь словечко перед ректором Инайской академии. Она рассудила, что достопочтенный маг достоин только палок за такую медвежью услугу. К тому же он – человек состоятельный и потерю сотни соларов как-нибудь переживет. А вот юной беглянке лишняя монетка точно не помешает.
Подумав так, Рамина трепетно прижала ларец к груди и, выскользнув из кареты, помчалась прочь от постоялого двора, рисуя в мечтах новую безоблачную жизнь. Далеко-далеко от дарховой академии и проклятой герцогини.
Севастьяна
Бегать я любила всегда. Особенно на рассвете, когда города касались первые солнечные лучи. Мне нравилось чувствовать ласковое прикосновение ветра к лицу, слышать, как в груди радостно стучит сердце, как захватывают в свой круговорот стихии, наполняя мое тело энергией и даря свою силу…
Правда, бегать по крышам на высоченных каблуках, да еще и преследуемой компанией отпетых гопников, мне нравилось намного меньше. Костюмчик а-ля ночная бабочка, состоящий из тесного кислотно-розового корсета, чересчур длинной сзади и до безобразия короткой спереди юбчонки и черных чулочков в сетку, которые я успела разодрать в самых неподходящих местах, тоже подрывали статус беззаботной бегуньи.
Но останавливаться было смерти подобно. Потому как если догонят, то уж точно прибьют. В лучшем случае отделают так, что мама родная не узнает. Мне тогда не то что бегать, ходить придется заново учиться.
Поэтому следовало придать себе ускорение. Туфельки, усыпанные фальшивыми бриллиантами и прочей лабудой, было жалко до слез – обещала вернуть их Лельке в целости и сохранности. Но делать нечего. Пришлось скинуть, как лишний балласт. Одна туфля угодила точнехонько промеж глаз вырвавшемуся вперед верзиле. Со второй вышел конфуз. Прицелиться я толком не успела, поэтому злосчастный дамский аксессуар вместо того, чтобы послужить добру и проредить криминальные ряды Инайи, спикировал на голову ни в чем не повинному прохожему. Какому-то кудрявому жердяю в черном сюртуке. Шпилькой прямо в лоб зазвездило. Наверное, больно. Сочувствую! Но соболезнования выражать просто нет времени.
