От сказки к сказке

Издание не подлежит маркировке

в соответствии с п. 1 ч. 2 ст. 1 ФЗ № 439-ФЗ

Eur’orbem, CNRS – Sorbonne Universit

Издание осуществлено при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках реализации государственной программы Российской Федерации «Развитие культуры и туризма»

Рецензент:

доктор филологических наук

О.В.Белова

От сказки к сказке / Г.И. Кабакова. – Москва «Редкая птица» 2019

© Кабакова Г.И., 2019

© Иллюстрация на переплете Ожог А., 2019

© Издательство «Редкая птица», 2019

Впервые я столкнулась со сказками, отвечающими на вопросы «почему?» и «с каких пор?», четверть века назад, когда ездила в Западное Полесье собирать материал для диссертации, ставшей потом и книгой, об антропологии женского тела. Меня озадачили первые услышанные сказки «Почему у женщины нет свободного времени?» [Кабакова 2001: 221–222] и «Почему цыгану позволено воровать?», поскольку мне был не совсем ясен их жанр. К тому же до этого мне не приходилось читать их опубликованные версии. Потом я вспомнила, что собственно с этиологического сюжета и началось мое участие в полесских экспедициях под руководством академика Никиты Ильича Толстого. Все мы старались записать «Мужа-ужа», который кончался появлением на свет кукушки и еще какой-нибудь птицы. Когда я заинтересовалась этими сказками и легендами о происхождении всего на свете, выяснилось, что они образуют целый пласт фольклорной прозы, который практически не попадал в поле зрения исследователей. Эти этиологические тексты рассказывают в разных регистрах – от серьезно-мифологического до анекдотического и даже похабного – о возникновении и изменении мира и человека в целом, отдельных предметов и явлений. Практически на любой вопрос «почему?» фольклорная традиция предлагает свой ответ.

Составив корпусы восточнославянских и цыганских этиологий, я обратилась к западноевропейским традициям, французской и итальянской. Интересно, что первые консультации с моими западными коллегами должны были охладить мой пыл: они уверяли меня, что подобного рода объяснительные сказки, часто с участием сакральных героев, даже если и существовали некогда, должны были исчезнуть под влиянием единого дискурса католической церкви. Выяснилось, однако, что и в католических странах этиологических сказаний было собрано ничуть не меньше, а многие сюжеты были распространены по всей Европе. Так я стала собирать, переводить и издавать антологии этиологической прозы. Естественным образом меня заинтересовал сам феномен этиологического текста, который может относиться к самым разным жанрам: волшебной и религиозной сказке, сказке о животных, легенде, анекдоту, балладе. Я стала изучать его взаимоотношения с апокрифической традицией «народной Библии» и литературными первоисточниками. Меня привлекли наиболее популярные этиологические сюжеты у восточных славян и прибалтов («Змея-жених») или в целом в Европе («Пересмотр продолжительности человеческой жизни и жизни животных», «Разные дети Евы», «Распределение судеб и даров», «Разные сказки со звукоподражанием пению птиц»). В других главах я рассматриваю луну, чужестранца, тело, гендерное неравенство в свете этиологий. А развитие некоторых мотивов, как, например, речь растений, животных и разных предметов, я прослеживаю и за пределами этиологического корпуса.

Вторая часть книги целиком посвящена русской и в целом восточнославянской традиции. Мне было важно определить особенности русского этиологического корпуса, выделить в нем сюжеты и темы специфические и имеющие параллели в других традициях, архаические и актуальные. Отдельный очерк посвящен этиологии Бабы-яги, самого характерного персонажа русской сказки, которая связывает устную традицию с лубком.

В конце книги я обращаюсь к судьбе сказки в советской России, попыткам перенести ее в кино и приспособить к задачам пропаганды, идеологической борьбы и воспитания молодого поколения.