Морозная, светлая ночь. Снежный лес высоких пихт и елей с пышными ветками. Опускающаяся луна и звёзды на тёмном полотне едва разбавляли густые тени. Но благодаря снегу, в котором тонул густой лес, видимость была куда лучше, чем в тёплое время года. Но и сейчас лес вполне оправдывал название: «Тенистый» – всегда наполненный тенями, густотой и одинаковостью.
Алая капля – тёплая, кажущаяся в темноте чёрной – упала на снег. Упала вторая, третья, и затем ещё несколько. Окровавленная рука юноши схватилась за ствол и, удерживаясь, сдирала чешуйки коры. А изо рта вырывались тяжёлые выдохи и создавались облачка пара.
На краю заснеженной полянки на ель навалился Мати́ас: высокий, стройный и в хорошей физической форме. Тёплая одежда взмокла от пота. Из-под съехавшей на бок тёмной шапки выглядывали волнистые кончики чёрных волос. Капюшон утеплённой мехом накидки длиной до локтей давно спал с головы. А на правом боку был глубокий порез от лезвия – оно разрезало тонкую кожу жилета с тремя ремешками на груди, толстую ткань серой туники и ткань рубахи.
Несмотря на то, что недалеко от начала леса располагается город, а недалеко от него деревня, а там и до тракта рукой подать, гостей в этом лесу не бывает. Благодаря рассказам, порождённым причудой воображения, обуянного страхом, видеть в тенях то, чего там нет; и ничем не подтверждённым слухам, о том, что в лесу обитают свирепые хищники, духи и магические существа. Хотя опровергнуть эти слухи так же сложно, как и доказать, а никто и не рвётся совершить эту миссию.
Изо рта Матиаса вырывались жаркие выдохи. В просветах хвойных веток в ночном свете его светлая кожа казалась бледнее чем обычно. Кровь, которая в полутемноте казалась чёрной, струилась, а рана пульсировала жаром. С окровавленной руки упала очередная капля крови в снег, и ещё одна, и ещё. Но кровь пока не задела серые штаны и кожаные ботинки.
Морщась, Матиас тремя рывками снял тонкий шарфик из-под накидки – свернул его дрожащими руками и, шипя, прижал к ране. Зажав рану и впиваясь левой рукой в ствол, он выпрямился – покачнулся, а вместе с ним покачнулся одноручный топор, который был слева на ремне в креплении-петельке; и посмотрел через полянку на продолжающийся лес, который размывался и терялся в паре, вырвавшимся изо рта. А в карих глазах виднелись: усталость, боль, и будто Матиас готов вот-вот сдаться.
Вдруг – позади послышались голоса, и Матиаса пронзил страх. Он обернулся и присмотрелся. Там – среди деревьев, теряясь в тенях – мелькали и исчезали огоньки не то от факелов, не то от ламп.
Выдохнув страх и панику, Матиас взял себя в руки – поправил кожаный рюкзак, который выглядел как панцирь, и лук с колчаном стрел; безотчётно проверил маленький кожаный кошель справа на ремне и побежал – через полянку, и снова в лес. Матиас пробирался через сугробы, а там, где ветра уплотнили снег, бежал как можно быстрее; постоянно хватался за стволы и тяжело выдыхал; рана пылала, рыдала и обливалась алым страданием, которое шептало неминуемую гибель.
Лес становился гуще, снега под ветками – меньше. Матиас бежал, уже больше шёл, и зажимал рану шарфиком, пропитанным кровью; он в очередной раз обернулся и посмотрел назад через плечо. Преследовали не оторвались – шли по его следам. Сдерживая стон отчаяния, не позволяя страху и панике взять верх, Матиас сделал вдох. На выдохе он собрал оставшиеся силы и попытался ускориться; но главным было – продолжать бежать.
Недалеко от Матиаса, в той стороне куда он, углубляясь глубже в Тенистый лес, шёл-бежал находилась девушка А́ннет. Она, смотря по сторонам, стояла в густых тенях под хвойными ветками и очерчивалась в темноте как одна из теней леса: невысокий рост и стройная фигура, небольшая грудь и средние бёдра.
Среди деревьев был небольшой открытый участок, на котором снег бледно искрился в свете ночи. К нему приблизилась Аннет и из густой тени под еловой веткой на свет выглянуло овальное, небольшое лицо с плавными чертами, немного курносым носом, средним ртом с чуть пухлыми губами и глазами пурпурного цвета. Кожа была светлая, с легко-вечным загаром – она никогда не была бледной, а благодаря множеству жарких лет загар так въелся в кожу, что ослабевал только зимой, но никогда больше не уходил полностью, а в тёплое время года лишь немного обновлялся, ведь дни ребёнка, который проводил бо́льшую часть на улице на заднем дворе, в саду или на крыше остались позади.
Продолжая всматриваться в тени и прислушиваться, Аннет вышагнула на свет. Она казалась миниатюрной, но не слабой и не хрупкой; а в её прямой осанке и манере держаться виднелась лёгкость. Сапоги высотой до середины голени облепил снег, и немного налипло на подол тёмно-зелёного шерстяного платья, которое едва касалось сапог и в шаге иногда были видны серые колготы. Платье было простое и ношенное уже не первый год: приталенное, но не стискивающее движений, с прямым подолом и круглым воротом у шеи. На голове был надет капюшон вязаной коричнево-зелёной шали – она ложилась на спину, скрывая лопатки, а концы, прикрывая грудь, шли наискосок, затем вокруг тела под грудью, и завязывались на солнечном сплетении. На талии был повязан шерстяной платок – он прикрывал ягодицы и левое бедро. Поверх был ремешок, а тело пересекал широкий ремень сумки, лежащей на левом боку, поверх платка. Сумка же была из тёмно-бежевой плотной ткани.
