Пролог
Скажи ми, Господи, кончину мою
и число дней моих, кое есть? Да
разумею, чего лишаюся аз?
Пс.38, ст.5
На самом деле жизнь не так уж и любит рисовать причудливые узоры. Мы часто самовольно приписываем ей эту любовь, горделиво основываясь на, в общем-то, невыдающихся фактах или пошловатых наблюдениях. Там юная дева, неосторожно рассыпав апельсины, сталкивается лбом непременно со своим суженым, возжелавшим помочь их собрать, – и набивает себе, разумеется, шишку; там телефон находчиво звонит как раз в тот момент, когда некий дошедший до точки страдалец уж выправляет петлю – и некто искренне доброжелательный сообщает, что именно сегодня… – и так далее. Но жизнь нечасто опускается до подобных плоскостей, захватанных нечистыми пальцами беззаботных беллетристов всех времен.
Господи, как у них все просто! Если попал ты в красивую беду, то каким бы сирым по жизни ни обретался – непременно отыщешь в телефонной книжонке чудо-приятеля, готового предоставить тебе роту спецназа в критический момент, одолжить «джип»-внедорожник, в принципе не возражая против того, чтобы его взорвали враги, а уж за сутки организовать тебе дипломатический паспорт и подкинуть небольшой чемоданчик деньжат – вообще для него дело плевое. Когда-то, в тщеславных мечтах юности, я даже воображала себя успешной героиней подобного триллера… Что ж, можно подсчитать.
Денег у меня… Да, эти четыре десятки, словно в насмешку хрустящие новизной, плюс желтая мелочь копеек на восемьдесят. Два близких человека только что предали меня, не утрудившись даже постесняться самого факта предательства, мотивировав его просто и неопровержимо: жить хочется. С этим не поспоришь. Я не могу вернуться домой, не могу поехать на дачу к своей семье, не могу обратиться за помощью к любимому человеку. Потому что в любом из этих случаев я буду, скорей всего, немедленно убита, как и все, оказавшиеся в тот момент рядом.
Я не сумасшедшая и не истеричка – сейчас я еще могу утверждать это почти наверняка. И я твердо знаю, что вчера меня пытались убить три раза, с интервалом примерно в час, приходили с этими же намерениями сегодня – и я абсолютно не знаю, не могу даже предположить, кто этого хочет и зачем это кому-то нужно.
* * *
Я не люблю музыку. Не стыжусь говорить это окружающим, не боюсь их шокировать невежеством – прошли те времена. Я слишком хорошо успела доказать себе и всем прочим свою ценность, цельность самобытность и прочую неординарность – настолько, что нелюбовью к музыке имею полное право и пококетничать. Сегодня я об этом жалею: из открытого окна на втором этаже доносятся звуки столь серьезные, что явно тянут на симфонию – и как хотелось бы мне сейчас, впервые в жизни и, скорей всего, в ее конце, вдруг замереть, сливаясь душою с музыкой, раствориться в ней каждым атомом и, вынырнув обратно, найти если не ответ, то хоть успокоение, а нет – так по-хорошему взбудоражить душу… Но увы, я по-прежнему слышу лишь набор более или менее внятных звуков, способная лишь умом оценивать, как они, должно быть, велики, и не чувствую сердцем – почему… Почему меня убивают?! И убьют, наверное: в одиночку биться в тумане с невидимым жестоким и зрячим врагом немыслимо, но мне хотелось бы знать – за что? Кому помешала моя маленькая тихая жизнь? После минувших суток мне вдруг начало казаться, что это любопытство пересиливает инстинкт выживания! Неужели чрезмерно развитый интеллект может взять вверх над естественным законом…
* * *
В первый раз я испугаться не успела. Подверженная странному всеобщему поветрию хоть на три метра да сократить себе путь, выйдя с урока, я не пошла по опрятной асфальтовой дорожке, а тотчас свернула налево с целью трусцой проскочить до угла дома по узенькой бетонной тропинке прямо под окнами. Я не Сирано, поэтому неожиданный меткий кирпич себе на голову никогда в расчет не принимала. И сначала услышала ни на что не похожий треск или гром у себя под ногами, а потом уж догадалась, что большой темный предмет, только что мелькнувший перед глазами, и был той самой чугунной крышкой, слетевшей сверху и своей тяжестью, помноженной на ускорение, буквально вспоровшей бетон прямо у носов моих туфлей. Поторопись я ровно на четверть шага – наверное, и не поняла бы, что случилось.
Человек, которого грабители как-то раз стукнули по голове ломиком, в подробностях рассказывал впоследствии о своих ощущениях в тот момент, вернее, об отсутствии таковых. Единственное воспоминание о миге, благодаря которому человеку всю жизнь предстоит проходить с титановой пластинкой, аккуратно залатавшей дыру в черепе – даже приятное: ему, кажется, привиделся прощальный салют. «Знаешь, Сима, я даже успел восхититься – сколько различных цветов, оказывается, существует в мире – а я и не знал!» – так описал свою кончину возвращенный. Так что умереть предстояло мне легко, а поскольку крышку, летевшую мне на голову, я не видела, и уворачиваться от нее не пришлось, то и тягостных воспоминаний не осталось. Я лишь подняла голову без всякой надежды определить, с какого балкона или подоконника сорвалось возможное орудие убийства, и, как положено, обозвала его предполагаемую небрежную хозяйку: «Дура ненормальная! Смотреть надо за тяжелыми предметами!» – должна же я была хоть последнее слово оставить за собой, раз меня чуть не пришибло…
