Чувство падения. Оно длилось годы или века. Казалось, само время растянулось, чтобы вместить боль и растерянность. Он сделал свой выбор, лучший выбор, единственно возможный.
Падение сменилось ростом и яркой вспышкой света. Он прикрыл лицо рукой, спасая глаза, но свет никуда не исчез. В уши ударил мерный рокот. Океан за спиной. Убрал руку и увидел – черная скала под ногами. Впереди простирался широкий луг, на котором шло сражение. Люди. Похоже, он опять ошибся. Попробовал нырнуть обратно во тьму, которая так услужливо доставила его сюда, но почувствовал сопротивление. Семя внутри сопротивлялось. Придется задержаться здесь.
Люди заметили его. Сражение стихло. В первый момент ему показалось, что на лугу сошлись тысячи, теперь же он видел, что с каждой стороны было не более пяти десятков человек. Люди замерли, глядя на него. Примитивная кожаная броня и еще более примитивные копья с бронзовыми наконечниками, опущенными теперь к земле. Он мог понять их замешательство. Фигура, появившаяся неожиданно на краю крутой базальтовой скалы, одетая в необычную одежду, слегка светящаяся алым. Удивление часто сменяется страхом. А эти люди были еще и распалены сражением. Не стоит удивляться, что не прошло и нескольких мгновений, как в него полетела первая стрела.
Он позволил наконечнику коснуться себя, после чего стрела, не причинив вреда, упала на землю. Следующие три стрелы, летящие от обеих групп сражающихся, он превратил в красивые завитки пламени. Семя Хаоса шевелилось внутри, давая силу делать невозможное. Он мог уничтожить всех этих людей так же легко, как стрелы, мог уничтожить весь луг, весь их мир, если бы постарался. Семя шептало, что он Всемогущий. Шептало, что нужно взять больше силы. Становилось все сложнее игнорировать этот шепот.
Однако, сделав над собой усилие, он улыбнулся и, разведя пустые руки в стороны, двинулся навстречу обеспокоенным людям. Они ждали его, подняв копья и щиты из крашеного дерева. Подумав, он подошел ближе, пока у одного совсем юного воина не сорвалась рука. Удар был не сильный, но бронзовый наконечник ударил его прямо в щеку. И, не причинив вреда, отскочил. Не появилось ни капли крови. Юноша отлетел в сторону, но поднялся с земли почти сразу же.
– Спокойно, я здесь не для войны, – сказал он. Не важно, что говорить. Он уже слышал, что их язык отличается от его. Важно было сказать это правильным тоном. Спокойно, уверенно, дружелюбно.
Дальше он подождал, пока из рядов не возникли два старших воина. По уверенности и бронзовым шлемам с причудливой гравировкой он понял, что перед ним лидеры. Тогда он повторил:
– Спокойно.
Они о чем-то негромко переговорили на своем языке, потом повернулись к нему. Один из них сказал ему нечто резкое и ударил себя кулаком в нагрудную пластину кожаного доспеха, усиленного бронзовыми полосами. Прибывший приложил правую руку к груди и ответил:
– Меня зовут Один. Теперь я буду вашим богом, несущим вам свет.
Глава 1
Каррир. Сиротка и маг
Каррир рос сиротой. Своих родителей он не помнил совсем. Бабушку помнил едва-едва. Кажется, ему было четыре года, когда она умерла. Следующие два года он помнил вообще весьма смутно. Но в шесть, когда его привели в монастырь Одина, он запомнил недовольное лицо матери настоятельницы. Тогда он не понимал, чем она недовольна, теперь догадывался. Его считали проклятым из-за глаз. Мало того, что его правый глаз был темно-карим, а левый голубым, помимо этого иногда его левый глаз почти не двигался, замирая. Людей это пугало, а люди не любят пугаться.
За последние шесть лет в монастыре он часто был бит сверстниками, старшими детьми, а порой и младшими. Каррир никогда не был особо силен и крепок. Он старался делать свою работу, которую каждый день давали ему монахи или сама мать настоятельница, но и они его не любили и побаивались, а потому назначали только самые мелкие и незначительные дела. Или самые грязные. Как сейчас, когда пришлось чистить конюшню монастыря. Всех коров и овец вывели пастись, и им с Фаллой поручили вывезти весь навоз. Фаллу также не любили. Видимо, в детстве она перенесла тяжелую болезнь, и теперь в четырнадцать лет все ее лицо украшали маленькие красные язвочки, которые не кровили, но сильно выделялись на угловатом лице. Фалла говорила, что они не болели, не чесались, не беспокоили. Но все считали ее такой же проклятой, как и Каррира.
Его жизнь стала лучше, когда Фалла три года назад оказалась в монастыре. До этого у него совсем не было друзей, а теперь был хотя бы один, пусть вспыльчивый и временами высокомерный. Они не были единственными уродами в монастыре, но другие дети были калеками, они держались вместе, им поручали другую работу. И они чаще вызывали жалость, а не насмешки. А они с Фаллой были слишком нормальными для калек и слишком уродливыми для обычных детей. Одинокими, проклятыми. Каррир не любил об этом думать.
Работа была тяжелой, особенно с учетом того, что Каррир был худ и невысок, а Фалла была девчонкой, да еще и выглядела в четырнадцать лет от силы на двенадцать. Каррир как раз прикатил обратно к конюшне пустую тележку для навоза, когда Фалла вышла из ворот конюшни и, прислонившись к ним, спросила:
