Людмиле Федорчак из Красноярского края.
Когда одиночество выжжет дотла…
Юрий Шевчук,
«Предчувствие гражданской войны».
Пока меня не было дома, на каждом лестничном марше нашего подъезда сделали пандусы.
И вдруг вверх по ступеням с грохотом помчалась электричка, ещё та, старая, с красными полосами на зелёной «морде», а не синей, как теперь. Она ехала прямо на меня, преследовала, и я еле смогла закрыть дверь, чтобы она не ворвалась в квартиру, запоздало поняв, что никакие это не пандусы для инвалидов, а самые настоящие железнодорожные рельсы.
И проснулась.
Раньше я любила русский рок, а теперь собираю песни на «необычных языках». Глупо, наверное, так характеризовать всё то, что не англоязычное, но это так Яна выразилась.
Жемчужина моего паноптикума – Мария Фарандури (я сначала думала, что – Форонтури, но правильно именно так). Одна её минорная песня переводится с новогреческого так:
Ветер разносит листья по парку…
Так теряю я друзей своих.
Что-то вроде японского хокку. Нет, я знаю, что это – трёхстишие, а не двустишие!
Я всегда хотела иметь много друзей, но со мной никто не хотел дружить, потому что я – толстая, и со мною – стыдно. Потом я возненавидела всё и всех, и сама захотела быть одна.
А сейчас я перебираю в памяти детей, с которыми встречалась в детстве. Вася со Свердловки… Его мать, мамина сослуживица, умерла в 1990 ни то от менингита, ни то от рака мозга. Другой Вася, из микрорайона… У него была сестра Оля, но с Васей я находила язык лучше. Никогда не забуду, как сидели в его комнате, и он показывал мне свои рисунки.
Отношения между нашими родителями разорвались довольно давно. Но как-то мне приснился сон, что их мать, Вера, учит нас рисованию (вряд ли она, бухгалтер на химзаводе, в этом ас). Я проснулась, поняла, что ничего этого нет, и такая тоска навалилась, хоть волком вой!
Вот у Яны, у неё очень много знакомых, потому что мать заставляла её ходить на английский и музыку. У Наташи – тоже, но она поменяла много школ. Ирочке же никто не нужен, у неё сонм родственников.
Я никуда не пошла учиться, потому что когда мне ещё было четырнадцать, мама безапелляционно заявила, что ей надоело меня кормить, и я просто обязана содержать семью. А так, если бы я обучалась, у меня появилось бы какое-нибудь «окружение».
Рассказала Яне по двух Вась.
– Может быть, мне их разыскать?
– Аль, а какой смысл? Ведь вы ещё до школы общались! У них сейчас – своё!
Так что же мне предпринять? Я схожу с ума от одиночества!
Мне совершенно дико от того образа жизни, что я веду, но я не знаю, что мне делать.
Сегодня в пять вечера приходила Янка, просила карандаш. Она не сдала черчение, спецпредмет «Архитектурная графика». Она, как и её мать, жадная, даже карандаш себе не может купить.
А мне выть хочется!
Мама говорит заискивающе:
– Поступай в колледж. Всё равно делать нечего.
В эту помойку! Да надо мною все смеяться станут!
В последние два года я хотела стать режиссёром или радиоведущей. Нет, не молоть языком всякую чушь в FM-диапазоне, а делать серьёзные, интересные передачи!
Я всегда была одинока, как старая бабка, поэтому для меня радио на СВ – это всё! В подростковом возрасте ведущие радиопередач становились мне и друзьями, и членами семьи.
Но у нас запрещено летать.
Заметки на полях 20 лет спустя
Я помню массовый психоз в марте 1995 года, когда застрелили Владислава Листьева. В честь такой «трагедии» даже наша районная газета организовала спецвыпуск! Знаменитый очкарик на передовице вальяжно, а точнее, вульгарно, развалился на полу. Разбитной чувак!
Перепечатали высказывания разных известных, а ныне наверняка забытых евреев. И кто-то сказал: «Влад, он же был очень красив, но преступников это не остановило!»
Красив?!! Очкарик-шарик!
Он же, или другой заявил: «Скольким людям Влад скрашивал одиночество!»
Политической передачей-однодневкой!
Хотя… мне же давали иллюзию общения музыкально-развлекательный канал «Четыре четверти» и радио «Ракурс». Так что, может быть, зря я так?
Ездила к Римме в Правду, но дома её не застала. В Мытищах, нашем железнодорожном узле, откуда можно катиться на все четыре стороны (Александров, Фрязино, Фрязево, Красноармейск, была ещё ветка на Пирогово, но её разобрали), пока я стояла в очереди в киоск с горелыми булками, ко мне подошёл долговязый подросток, и нагло, развязно, сказал:
– Тётенька, а вы мне никакой еды не купите?
– …! – это сказала уже я.
Это у меня так мама с отчимом общается, когда он ей, пьяный, покоя не даёт: «Вить, … от меня! Вить, … от неё!»
Мне – восемнадцать лет! Какая я «тётенька»?!!
Побирушка не стал огрызаться, а как полагается нищему, всё воспринял безропотно.
– Дяденька, а вы мне никакой еды не купите? – пристал он ещё к кому-то.
И я не слышала, чтобы мужчина его куда-то послал.
А может, просто проигнорировал.
Заметки на полях 20 лет спустя
В 1991 году маме на работе посоветовали подписаться на «Московский комсомолец». Её корреспонденты любили напяливать на себя тяжёлые личины: беременных женщин, больных СПИДом, желающих поработать проституткой… А один из репортёров решил притвориться нищим. «Рабочие в редакции обсыпали меня опилками, волосы и борода – свои. «Ох, морду тебе набьют и ничего не подадут!»
