Наталя Шумак & Татьяна Чернецкая
История первая. ПОКРОВ
Дочь Алена, воинствующая атеистка, энергичная московская девчонка, дерзила маме и бабушке в постоянном режиме: утром – хамство, вечером – ехидство. Норовила рассказать про очередной скандал с патриархом. Про суд над каким-нибудь совершившим преступление священником.
Бабушка вздыхала от таких новостей, иногда даже плакала. А мама Алены – Наташа – злилась и орала. Чем еще больше усугубляла конфликт. Между старым, взрослым и юным поколениями семьи Кузнецовых ширилась пропасть. Еще несколько лет назад была едва заметная трещинка. А теперь – огромная глубокая, не обойти, не перепрыгнуть – ну просто каньон.
Так и жили.
Не то чтобы Наташа была воцерковленной, сильно верующей прихожанкой, которая выстаивает службы несколько раз в неделю. Она забегала в храм неподалеку от дома дважды или трижды в году. Торопливо ставила свечи, не задумываясь у каких икон, и сматывалась.
Бабушку подводили дрожащие ноги. Но она пока справлялась, ходила каждую субботу, иногда еще и воскресенье или на праздники. Сидела на скамеечке у входа, крестилась, кланялась, в ящик для пожертвований опускала смятые сотенные купюры. Изредка, на свой день рождения или Пасху, могла положить пятьсот рублей. В целом пенсия старушки была законной частью общего семейного бюджета. Она от нее отрезала не больше тысячи в месяц себе на карманные расходы.
И переживала, что внучка ее и Наташу не то что не уважает – в ломаный грош не ставит.
Со временем бабушка изобрела собственный способ взаимодействия с занозистой Аленой – не трогать. Ни о чем не просить. Только здороваться по утрам. Это как-то понижало градус напряжения, по мнению старушки.
Анна Ивановна поздно родила дочь Наташу, когда ей было уже под сорок. Теперь, в свои почти восемьдесят, она бодрилась. Густо мазала морщинистые губы бесцветным блеском, убирала остатки волос, зализывая под косынку. Их у нее было две. Будничная и праздничная. Одна белая, другая белая с красной тонкой каймой.
Наташа носила, не снимая, старый золотой крестик на тонкой цепочке. Анна Ивановна обзавелась деревянным, из монастыря Матронушки, на простом черном гайтане.
Родом она была из Тульской области, и святую старицу Матрону почитала своей личной заступницей. А порой почти в подруги записывала. Могла пожаловаться, глядя на икону. Разговаривала с ней, когда дочь и, упаси Боже, внучка не слышали.
Ближе к полудню четырнадцатого октября, после праздничной службы, Анна Ивановна не без труда, с отдыхом, взгромоздилась на свой четвертый этаж. Дом без лифта – то-то старикам зарядка.
Умылась. Попила святой воды, которую взяла с собой в маленькой пластиковой бутылочке. И решила приготовить шарлотку. Дачи у Кузнецовых не было. Но соседка иногда делилась яблоками или овощами. А Наташа помогала их оболтусам с математикой. Это с дочерью она общий язык найти не могла, а с чужими детьми легко-запросто. Объяснить самое сложное – с юмором, что называется на пальцах, – умела.
Итак, Анна Ивановна, взялась за тесто. Потом помыла и стала нарезать яблоки тонкими дольками. По кухне ширился, распространялся тонкий, кисло-сладкий аромат. Крупные желто-зеленые яблоки с пятнышками и червяками на вкус были невероятно хороши. Хотя, мысленно покапризничала Анна Ивановна, кислинка могла бы быть и полегче.
Упала икона Матронушки на полке – бам! Не на пол – на стол. Анна Ивановна в такие моменты грешила на электрички. Платформа была от дома Кузнецовых в пяти минутах быстрой внучкиной ходьбы.
Но вроде бокалы и кружки не звенели, как изредка бывало, если особенно тяжело груженный состав проползал ночью.
Анна Ивановна вернула икону на полку. И поняла, что на сердце не просто тяжело – камнем давит.
Села на табурет. Осмотрелась. Сначала подумала, что помирает. Что ее время пришло. Потом поняла, что нет, но груз становился все весомей. Начало ломить в висках.
– Алена!
Анна Ивановна осознала это, угадала.
– Алена! Аленушка…
Заплакала, проковыляла умыться. Трясущимися руками набрала номер своей подружки, уже десять лет как удалившейся от мира в монастырь в глубинке. Там она, бывший фармацевт, трудилась травницей. Похудела почти на тридцать килограмм, передумала помирать и слыла если и не старицей, то особенной монахиней. Тонким ручейком к ней тянулся народ. За сборами лекарственными и советами, душевной поддержкой.
Анна Ивановна дозвонилась сразу же. С первой попытки. И, захлебываясь, стала говорить. Подружка Верка, впрочем уже давно Мария, сказала, что сама почитает и даже Елизавету попросит, про которую говорят, что особенной силы молитвенница она. И свечи поставит.
