Я открыл глаза, где я… чёрт… Тут пахнет нашим домом, нашим с Онегой… Нет… она не Онега. Она – Авилла… Авилла…
Лай-Дон наклонился надо мной, лицо озабоченное, бледное.
– Очнулся? Вставай, давай! Увезли её!
Я попытался сесть. Увезли… Я привёл их сюда… Прямо сюда. Сказал: я сват… Я отдал её.
– Доня, – я назвал Лай-Дона так, как называет его она.
– Уже закат, ты весь день без памяти, этот раззолоченный жрец капель тебе в рот влил, нарочно, чтобы ты не мог за ними погнаться…
Он бледный и красные вихры впервые кажутся мне такими яркими, прямо режут глаз.
– Доня… что гнаться, я её сам… Сам отдал. Ещё в Солнцеграде… и ей сказал, что… – я сел, опустив ноги на пол, которого я не чувствую, сильно кружилась голова, даже качается вся горница. Здесь ещё её, Онегин запах… её самой нет. Но её и не было. Никогда не было. Она была Авиллой, а не Онегой…
– Они опоили тебя чем-то? – продолжает Лай-Дон.
– Что? – я посмотрел на бледного Лай-Дона. Он, похоже, напуган. Опоили? Чем?.. Нет…
– Всё равно! Догнать надо, вернуть её! – он дёргает меня, заставляя подняться.
– Вернуть?.. – я посмотрел на него. – Кого вернуть, Лай-Дон? Онегу? Её Нет, и никогда не было…
– Не было?!.. Одурел ты что ли?! – задохнулся Лай-Дон. – Что, в Солнцеграде вместе с Великсаем и мозги похоронил?! – он смотрит на меня, как на умалишённого.
– Она не Онега, она – Авилла.
– Ну и что?! Что изменилось? Руки, ноги, глаза, голос, живот, грудь… что другое? Или душа стала не той? Сердце? Ты не царевны искал в ней!
– Не искал… но нашёл.
Лай-Дон вскочил, забегал по большой горнице. Вошла наша хозяйка:
– Ужин, однако, готов, снедать-то будем?
Мы оба так посмотрели на неё, что она вышла, побледнев. Но Лай-Дон хотя бы остановился, а то у меня уже рябило и дрожало в глазах от его беготни:
– Ты что, решил к Вее вернуться? Что за эти сорок дней позабыл невесту, и обратно к прежней жене? Очень правильно!
Я взглянул на него снизу вверх:
– Ты что от меня хочешь? Чтобы я Орика убил и взял себе и Онегу и царство?!
– Да не знаю я, Яван! – кричит он. – Я не ты, я только твой раб, она тебя любит или меня?!
Я опустил голову. Я никогда о короне не думал, я самый младший из полутора десятков детей моего отца… А если бы я знал, что Онега царевна, захотел бы я сделать то, что сейчас сказал? А если бы она этого хотела?.. Достало бы мне сил и решимости всё это провернуть? Найти союзников, переманить на свою сторону войско, северян…
– Просто забери её и увези в степь, к южным морям, неужели мало на земле мест, где вы могли бы… – перебил мои мысли Лай-Дон.
Я сжал голову: так и надо было сделать. Так и надо было, просто забрать и уехать. Она поехала бы, её ничто не держит… Если бы они не взяли меня в оборот, эти чёртовы жрецы: «Она должна стать царицей, а ты не можешь быть царём»… – это и билось в моей голове, это заполнило мой мозг, вытеснив всё… Онега…
– Седлай!
Солнцеград… Я совсем иным помню этот город, совсем не таким я вспоминала его. Вот Белогор совсем такой, как я помню, Доброгнева тоже, только тот Белогор не целовал меня раньше в губы и не забирался ладонями под платье, ему там нечего было искать, а та Доброгнева была стройнее и добрее ко мне, а не к нему. Или так казалось мне.
Что ж, столица Великого Севера раздвинулась, принимая меня обратно… Плавно, по до блеска утрамбованному снегу, мы въехали на двор царского терема, на площади я увидела, вовсю идут приготовления к свадьбе, вот спешат-то… Неймётся молодому царю, с чего?
– И когда обряд? – спросила я, взглянув на Белогора и Доброгневу.
Они посмотрели друг на друга, по двору, и в самом тереме суета, будто прямо сейчас и начнут… Я обернулась, Белогор заговорил с каким-то высоким, ещё нестарым, но уже седовласым человеком, тоже стриженым и почти безбородым, каким приехал Яван. Это у них, сколотов, траур так отмечают, за сорок дней немного обросли… Белогор и этот седовласый направились к нам.
– Это Явор, дядя царя Ориксая, царевна, – представил его Белогор, а тот склонился, почтительно взглянув снизу вверх, голубые глаза навыкате слегка, он красивый, в общем. Губы красные сухие, нездоров он, надо сказать потом будет, пару слов.
– Царь Ориксай приказал сразу по твоему приезду начинать свадьбу, сказал Явор приятным грудным голосом, голоса у них семейное, похоже.
– Что ж так спешно, крыша, что ль, горит у царя твоего? – усмехнулась я. – В баню с дороги хотя бы позволено пойти невесте?
Явор немного опешил от моей нарочитой развязности, посмотрел на Белогора. А что вы ждали? Меня бритой проституткой выгнали с этого двора. Получайте, что искали…
Белогор тронул меня за плечо, но я вывернула его, это же надо, и дня погодить не могли, сначала гнали из Ганеша, теперь сразу за свадебный пир. Даже опомниться не дают, и Доброгнева будто знала…
Нет, она не знала, и Бел не знал, но тут после похорон Великсая, в Солнцеграде на площадь выходили, мутили народ, кричали, что молодой царь холостой распутник, что Великому Северу такой царь невместен, с ними сцеплялись сколоты, и всё это нарастало с каждым днём, чем дальше, тем больше, угрожая перейти в настоящий бунт и смуту с расколом народа и войной стихийной и бессмысленной.
