Не бесполезно
– Донецкая, 90, корпус 5. Восемьдесят пять лет, без сознания, на квартире. – Егор сообщил о прилетевшем на навигатор вызове[1]. Присвистнув, водитель развернул мерседес на сто восемьдесят, и машина завизжала светомузыкой.
– На квартире. Попахивает реанимацией, – рассуждала я, подавая коллеге перчатки.
– Или констатацией… – напарник был менее оптимистичен, но улыбался, имея за плечами большой опыт и понимание лишенных прекрас реалий нашей работы.
– Как Бог даст. Разберемся, – жужжала я в привычной тональности, подавая Егору дефибриллятор и кислород, когда машина подъехала к подъезду.
– Что-то нет у меня настроения никого реанимировать, – вздохнул обвешанный оборудованием сотоварищ, протискиваясь в лифт. Я понимала его чувства. Сегодня Егор работал первым номером[2]. Когда ты за все отвечаешь головой, желание рисковать, балансируя между понятиями «помоги» и «не навреди»[3], резко снижается.
– Да ладно тебе, – я подмигнула, подбадривая соратника. – Делай, что должен, и будь, что будет. – В первый раз услышала эту мысль от своего наставника-спасателя, когда работала волонтером в Хибинах[4]. Тогда я еще не думала, что этот рыцарский принцип – по сути, негласная христианская заповедь.
Поднялись на этаж. Двери настежь открыты. Явно, нас здесь ждут по экстренной причине.
– Здравствуйте. Как вы быстро. – Встревоженное лицо мужчины средних лет в очках. – Он сегодня целый день какой-то ослабленный был. А потом смотрю – перестал дышать.
Быстрым шагом мы проникли вглубь квартиры. На кровати лежал мужчина без сознания. Непреложным шестым чувством (на скорой его часто называют «чуйка» или «жопометр», хотя я верю, что это нечто большее) мы с коллегой единогласно распознали, что в теле еще теплится душа. Я подошла к мужчине и слегка запрокинула голову, открывая дыхательные пути[5]. Экскурсия грудной клетки, звук дыхания и ощущение потока выдоха не определялись[6]. Егор в это время включил кардиограф и накинул на конечности основные электроды[7]. Монитор протянул прямые линии.
– Давно не дышит?
– Примерно минут десять, максимум пятнадцать, – вызвавший бригаду мужчина всем своим видом выражал надежду.
– Чем-то болел? Может, онкология?
– Да нет… Инсульт у него был два года назад. Вроде, восстановился, но последние дни мало общался, больше лежал.
Коллега вздохнул и недоуменно посмотрел на меня. Он знал, что прошло довольно много времени и, если и удастся завести сердце, мозг, скорее всего, уже претерпел необратимые изменения. Мужчина тоже смотрел на меня через толстые стекла очков, будто чувствуя поднимающийся изнутри сердца импульс хоть как-то помочь.
– Давай на пол[8], – это было не предложение, но и не команда. И совершенно не моя инициатива. Бог натянул невидимые струны, связующие мое существо, и сыграл этот аккорд.
Напарник нажал на навигаторе кнопку «Реанимация» для вызова «на себя»[9] хоть какой-то бригады. Взявшись за углы простыни, мы втроем стащили не худенького дедушку с постели. Июльское солнце нещадно нагрело пыльную комнату с восточной стороны и сбежало по другому борту девятиэтажки. Я скинула форменную жилетку, пальцами нашла среднюю точку между верхним краем грудины и мечевидным отростком больного и начала качать.
– Раз, два, три… десять. Раз, два, три… двадцать, – через три десятка качков Егор наложил под мои руки плоские электроды-наклейки автоматического дефибриллятора.
– Идет анализ ритма, не касайтесь пациента. – Мы подняли руки и отпрянули назад, следуя командам столь не любимого мной искусственного интеллекта. – Дефибрилляция не показана, продолжайте КПР[10].
– Не женское это дело, – буркнул напарник и аккуратным движением отодвинул меня от страдальца. Снова он был абсолютно прав. Обычно, если на бригаде двое, компрессии проводит именно лидер. Второй же номер обеспечивает остальные многочисленные мероприятия. Потом коллеги меняются. Я открыла реанимационный набор, вскрыла ларингеальную трубку, установила ее в дыхательные пути больного[11] и зафиксировала. Интубировать[12] я тогда не умела.
– Раз, два, три… тридцать, – Егор проделал цикл из тридцати компрессий. К этому моменту мною был собран ручной аппарат ИВЛ: фильтр, Амбушка[13], простейшая магистраль, кислородный баллон, резервуарный мешок. Подсоединила фильтр к ларингиалке[14]. Зашипел кислый[15]. Еще несколько циклов.
– Идет анализ ритма, не касайтесь пациента. – «Господи, что скажешь?» – молилась я, ощущая внутри ответ. Сюда он не вернется. – Дефибрилляция не показана, продолжайте КПР.
Я сменила Егора. Наскоро он поставил катетер в не спавшуюся, а уже расслабленную, лишенную тонуса вену и подсоединил шприцевой насос-перфузор с адреналином. Через каждые пять циклов мы менялись. Раз в три минуты «Шмель»[16] испускал адреналин, а самый сильный (после фтора) газ-окислитель непрерывно шипел.
«Господи, ну может, все же?» – я продолжала молиться, все ярче ощущая отрицательный ответ. Не волнуйся за него. Он в Моих руках. Но не останавливайся. Представь себя на месте его сына.
Похоже, Божий план состоял в том, чтобы дать понять родственникам, что было сделано все возможное. Один из вариантов реанимации по социальным показаниям. На мгновенье представила своего отца, лежащим между небом и землей, и бригаду, разводящую руками, даже не пытавшуюся качать. Брр… Я поежилась.
