Когда сожжены мосты – моря переходят вброд.
Лариса Бочарова
Конец января – начало февраля 2017 года, Москва.
1
Квартира Арсена. Фитнес-центр. Бакулевский центр.
«Снова сон – тот же сон, который мне часто снится, начиная примерно с трехлетнего возраста. Как из тумана, словно из дымки проступают очертания женского лица, обрамленного длинными вьющимися светлыми волосами. Женщина подходит ближе, и я начинаю различать ее черты и, главное, ее глаза с серой, почти до прозрачного, чистой радужкой. Пока я жадно ее рассматриваю, женщина наклоняется и делает то, чего никогда не делала раньше: она целует меня, бережно, но невесомо касаясь губами моей щеки. И я, практически не чувствуя поцелуя, откуда-то знаю, что у женщины нежные губы и теплая кожа. А еще я почему-то знаю, что эта женщина очень любит меня – любит так, как никто никогда не любил. И я тянусь к ней, пытаюсь взять ее за руку, но прикосновения не ощущаются, и я начинаю бояться, что женщина просто исчезнет.
– Не уходи, – прошу ее сердцем, голосом, взглядом я. Прошу всем своим существом.
– Вспомни меня, – шепчет женщина. Мучительно пытаюсь сообразить, кто она и как ее имя, и не могу это сделать. «Я же знал, я же не мог забыть», – колотится в голове, но, как ни стараюсь, я не могу этого вспомнить, и в груди панически екает.
– Не бросай меня, – молю незнакомку я.
– Никогда, – клянется женщина, и от этого на душе становится так хорошо и легко, словно кто-то пообещал нам обоим бессмертие.
– Прости, что я стал взрослым, – отчего-то хочется извиниться мне.
– Ты думаешь, что ты стал? – женщина печально улыбается.
– Дрынь-дрынь-дрынь. Дзынь, – дурным голосом орет телефон, выдергивая меня из сна.
Вместе с остатками сновидения уходит и ощущение почти невесомого счастья. Приоткрыв глаза, я прищуриваюсь и кошусь за окно, откуда за мной недовольно следит серый луч зимнего солнца. Перевожу взгляд на часы (08:30), смотрю на определитель: Литвин.
«Лучше бы Аасмяэ», – приходит в голову провокационная мысль.
«Ага, мечтай дальше», – принимается с утра пораньше ехидничать моё подсознание.
– Привет, – сиплым со сна голосом говорю в телефон я, пытаясь одновременно сесть, пригладить волосы и разобраться с вопросом, кто же все-таки эта женщина? Почему она постоянно мне снится?
Самое интересное заключается в том, что раньше я не особо над этим задумывался. В моем детстве сероглазая незнакомка просто жила в моих снах, существуя в них, как некая данность, как факт, и я воспринимал ее появление как нечто само собой разумеющееся – как рассвет, дождь или снег. В юности, став постарше, я весьма рационально соотнес ее с моим излюбленным типом женщин. Три дня назад я вообще посчитал, что она похожа на Сашу. И только сегодня до меня как-то внезапно, вдруг и сразу дошло, что в этой женщине нет и не было никакой романтики, потому что она всегда вызывала во мне только кристально-чистую нежность. Она появилась, и мне стало так хорошо, как в детстве, когда моя приемная мать укрывала меня, сонного, одеялом.
– Привет, не разбудил, говорить можешь? – спрашивает Литвин до крайности унылым тоном, чем окончательно возвращает меня в действительность.
– Могу, – наконец сажусь, скидываю ноги с кровати и обвожу взглядом комнату. В спальне за неделю успел образоваться неплохой холостяцкий бардак. Вот интересно, каким образом я, практически не бывая дома, успеваю захламить квартиру? Перевожу взгляд на свой голый живот с темной дорожкой сбегающих вниз волос. «В спортзал бы сходить, – думаю я, – но сначала займемся уборкой».
– Она меня послала, – между тем произносит в трубке Литвин таким мрачным тоном, точно разом потерял дом, работу и все виды на пенсию.
– Кто, Вероника? – усмехнувшись, нашарил ногами шлепанцы. Попав в них, встаю и, поеживаясь от утренней прохлады, направляюсь в кухню.
– Ты идиот, что ли? Карина!
– А-а… И что ей не понравилось на этот раз? – подавив зевок, беру в руки чайник.
– Я сорвался. Я на неё наорал, – угрюмо поясняет Литвин. – Я ей сказал, что пока её дочь дома сидит с бабкой, она шастает по кафешкам в поисках приключений себе на задницу.
– И? – ради приличия интересуюсь я, придерживая плечом трубку и наливая воду в чайник.
– Что «и»? – еще больше раздражается Литвин. – Не «и»! Она, вместо того, чтобы извиниться, или расплакаться, или тоже наорать на меня, развернулась и ушла от меня в метро. Ты себе представляешь? Она. Просто. Ушла. В метро.
– Ну и шел бы за ней, – включаю чайник.
– А у меня проездной на метро есть? – резонно (и довольно злобно) спрашивает Андрюха. – Я откуда должен был знать, что она это выкинет?
– Ну так теперь знаешь. Так что на будущее обзаведись проездным, – разглядываю себя в темном стекле дверцы микроволновки. Худощавый, поджарый и, главное, дряблого жира нет. Но любовь к эклерам диктует свои правила, и либо ты регулярно ходишь в спортзал, либо к пятидесяти превращаешься в обрюзгшего чувака, которому лучше не появляться на пляже. «Хотя это тебе не грозит, – ёрничает моё подсознание. – Потому что ты, родной, к пятидесяти превратишься в молодящегося идиота, бегающего по ночным клубам за девочками. Эдакий одинокий стареющий плейбой с похотливыми глазами и блестящей сережкой в ухе. А что, сережка в ухе тебе пойдет. И главное, очень понравится девочкам».
