Поезд до станции Рамсгейт отправлялся в четверть первого пополудни с одной из платформ в глубине лондонского вокзала Виктория. Пассажиров для буднего дня собралось немало, и у некоторых вагонов образовались очереди.
Сухощавый джентльмен в классическом сером костюме донёс свой саквояж до середины состава, проник в вагон, сделал несколько шагов по проходу по направлению к нужному купе и расположился за столиком, спрятав под ним длинные ноги в узких туфлях. До отхода поезда он невозмутимо читал газету, которую извлёк из кармана пиджака, и не сразу откликнулся на приветствие устроившегося напротив пожилого священника в низко надвинутой шляпе. Только после того, как священник снял шляпу, джентльмен, наконец, соизволил отложить газету и представиться.
Алекс Сторджес, семейный адвокат, нередко покидал пределы столицы по неотложным делам своих клиентов, располагавших недвижимостью и другими активами к востоку и западу от Лондона и желавших повысить свою уверенность в том, что их права и обязанности оформлены надлежащим образом в полном соответствии с действующими законами. Юристу нетрудно вести свой бизнес, даже находясь на значительном удалении от дома, ведь всё, что ему нужно для этого, – свежая голова и записная книжка. Священник тоже не нуждается в громоздком багаже для того, чтобы отправиться в путь. Священник и семейный поверенный могут быть вызваны в дом в связи с одними и теми же обстоятельствами. На этом сходство между обеими профессиями обычно и заканчивается. Но только не в данном случае: у попутчиков нашлись общие темы для разговора – о ценах на вересковый мёд и сортах плетистых роз, пригодных для выращивания на юго-восточном побережье. Возделывать свой сад и коротать вечера в общении с единомышленниками – занятия, при желании и наличии времени, доступные представителям любых профессий.
За разговором на эти темы прошло время до обеда, и собеседники переместились в ресторан, где в тот момент уже находилось несколько парочек и компания мужчин, что-то оживлённо обсуждавших в дальнем углу. Свободные места обнаружились только по соседству с этой компанией, и Сторджесу пришлось стать невольным свидетелем следующего разговора:
– Вот вам, может быть, как человеку неслужившему, трудно понять армейские порядки. Но есть же, наконец, понятия чести и совести, в любом обществе признанные независимо от звания. Если ваш начальник уличён в двурушничестве, то его следует судить как шпиона и диверсанта. Если из-за небрежности штабного офицера секретные сведения становятся известны врагам, здесь нет места сантиментам и разговорам о снисхождении к семье виновного.
Густые брови говорившего грозно хмурились и вздымались в такт чеканным фразам, с помощью которых выражалось возмущение. Это был средних лет господин с высоким лбом и покрытыми сединой висками, чёткая выправка которого выдавала в нём бывшего военного. Напротив него в напряжённых позах расположились два его собеседника – один с густой каштановой шевелюрой и в очках с толстыми стеклами, металлическая оправа которых въелась в его переносицу, и второй – блондин с выцветшими от табака редкими усами, прическа которого хоть и не отличалась пышностью, но длинные волосы свободно доходили до воротника его лёгкого пальто. Именно к блондину и были обращены слова военного в тот момент, когда до Сторджеса дошёл смысл их беседы.
– Есть и более простые объяснения тем или иным действиям, – ответил блондин. – Например, ваш начальник видит всю бесплодность предпринимаемых действий или, больше того, вред, который они представляют как для безопасности подчиненных, так и для будущего развития событий…
– Но есть же присяга, есть долг, наконец…
– Разве, присягая Богу и Отечеству, солдат превращается в безвольную машину, обязанную без рассуждения исполнять полученный приказ? Разве не остаётся он человеком со свободной волей, который в любой ситуации продолжает осознавать, что он делает, и нести ответственность за каждое своё действие? Нормандская операция, в которой участвовали вы и в триумфальном завершении которой нет сомнений, научила нас лучше готовиться и беречь людей. На нашу долю выпало предостаточно и гибельных оперативных промахов, и неоправданных потерь при лобовом штурме переукреплённых позиций врага.
– Я, кажется, ослышался? Или вы действительно считаете, что война… война! …возможна без потерь?
– Особенно таких, которые происходят из-за того, что отступающие солдаты попадают под огонь своих же наступающих!
– Да это же трусость! Я и сам стрелял по бегущим с поля боя, и все мои подчинённые следовали моему примеру…
– Ну вот, вы уже готовы признаться в том, что вы – убийца?
– А вы – трус в таком случае!
– Сударь, вы чересчур преступили границы дозволенного, и я не готов оставить обиду, нанесённую мне вашими словами, без удовлетворения… По крайней мере, извинитесь!
– Нет-нет, отлично! Только прошу обратить внимание на то, что я потерял на войне правую кисть, – седой господин показал свою правую руку с протезом вместо кисти. – И не смогу быть в равном положении с вами при стрельбе или фехтовании, но мой друг (говорящий при этом обратился к своему соседу в очках), надеюсь, не откажется защитить мою поруганную честь. Честь порядочного человека…
