У каждого человека есть особая привязанность к определённой местности; от этого уголка земли детские переживания невероятным образом отражаются на глубинном уровне Души. Это – отражение, психологический штамп, – если так допустимо выразиться, – на протяжении всей жизни «окрашивает» и модулирует всю эмоционально – рассудочную деятельность человека. Мне трудно что – либо сказать в этом плане, допустим, о французе, немце или другом «заштатном» европейце, но россиянин однозначно не способен «вытравить» чувство привязанности, мистической связи с малой Родиной из своей Души. Такое свойство Души только в России может быть понятным…
Железнодорожная станция Шутём, ныне только – разъезд, расположена практически на половине пути между уральскими областными центрами Пермью и Екатеринбургом, и запоминается необычайно величественным видом горы. Это – Афонина гора. У южного, самого крутого склона горы протекает небольшая речка Баская, с почти ледяной водой в любое время года. В конце пятидесятых годов прошлого века на речке стояла уже редкая по тем временам, мельница. Это загадочное сооружение, – для нас, детей, было наполнено таинственными существами: русалками, чертовками, водяными. Мельница в детском восприятии, тоже была живым существом; она во-время помола зерна пыхтела, шевелилась и тряслась всем телом.
Настоящим хозяином здесь был кряжистый, плотный мужчина Константин Пашов; он имел единственную на селе небольшую личную библиотеку, с которой сельская детвора начинала знакомство с миром литературы. Вот таким добрым словом я вспоминаю этого человека, на вид угрюмого и немногословного.
До середины шестидесятых годов прошлого века Шутём с окружающими его деревушками: Засколком, Юлаевкой, Верховлянами, Сидоровкой, можно сказать, процветал; там была восьмилетняя школа, небольшой интернат при ней, библиотека, клуб, баня, хлебопекарня и т. д. Но с конца шестидесятых годов начались для этой местности неприятные экономические и социальные перемены; вначале закрылся леспромхоз, – лесосырьевая база была вырублена, затем упразднили школу, ликвидировали колхоз, и уже в перестроечное время железнодорожную станцию перевели в разряд обычных, заурядных разъездов.
Здесь автору этих строк посчастливилось жить в пятидесятых, шестидесятых годах прошлого века. Среди множества жителей данной местности наиболее интересным, по прошествии десятилетий, оказался Апонька. Настоящего имени, до момента его исчезновения из посёлка, по – просту не знали. Позднее, из довольно путанных рассказов Апоньки, мне удалось воссоздать связь времён, и установить отношение этого человека к Афониной горе, к происхождению её названия.
Стоял тихий, очевиднее – очень спокойный августовский день. Река Сылва, у подножья крутой и почти безлесной горы, зеркальной неподвижной массой медленно катились к своему слиянью с Иренью. Громада горы отражалась в речном зеркале вместе со всеми живыми существами, которые находились на её крутых склонах. По желтоватому выгоревшему на солнце косогору бродили коровы, лошади и небольшое стадо овец во главе с длиннорогим козлом. На порыжевшей жухлой траве временами останавливались лёгкие и стремительные в полёте стрекозы, которые, погревшись в ласковых лучах дневного светила, пошелестев крылышками, вновь взмывали в небесно-голубую высь.
Здесь, на горе, казаки – поселенцы возводили острог; они заканчивали очередной рабочий день по возведению северной стены крепостного сооружения. В двух десятках шагов от новостройки, на костре, в большом чугунном котле варилась уха. На небольшом удалении от костра располагался длинный стол, составленный из двух деревянных плах; подобные же доски-плахи служили казакам – поселенцам в качестве скамей вдоль стола. Пять больших глиняных чаш, с деревянными ложками в них» красовались» на столе. Хлеб, нарезанный длинными ломтями, ножи и битая глиняная кружка с солью – вот, незамысловатая сервировка казачьего стола. Возле котла с большим половником, уворачиваясь от едкого дыма, который совершенно не относило ветром, крутился высокий, худой, с белесыми волосами и такого же цвета «жидкой» юношеской бородёнкой молодой казак – поселенец. Одет он был довольно странно; худое тело было прикрыто потёртой, выцветшей от дождя и солнца серой рясой, подпоясанной ниже талии, почти на бёдрах, тонкой пеньковой верёвочкой. На ногах повара были лишь кожаные подошвы. крепившиеся к голеням ног узкими ремешками. Трижды перекрестив котёл с ухой, Звонарь Титов1 попробовал её из половника и, приставив ко рту рупором руки, одновременно зажав половник между ног, крикнул звонко, почти по – детски: «Э-гей-гей! Ушица готова!»
Спустя некоторое время, к столу начали медленно и степенно подходитьтпотные, угрюмые и патлатые2 казаки – поселенцы, ополоснув руки из зеленоватого, выполненного из сплава меди, рукомойника, вытерев руки о холщовые рубахи, перекрестив лоб, садились за стол. На каждых пять казаков Афоня наливал полную чашу ухи. За стол село около двух десятков человек; у строящегося острога осталось два стражника, размерено вышагивающих вокруг новостройки, по самому гребню земляного вала. На всех казаках – поселенцах были холщовые рубахи – зипуны, и только Киса Кованый – тёмноволосый гигант, был в красного цвета шёлковой рубахе. На ногах красавца – сафьяновые сапоги. Остальные казаки носили ичетыги
