- Всегда будь тиха и неприметна, Аише, господа не любят выскочек, - мамин голос журчал в голове напоминанием, а глаза провожали неспешно передвигавшихся по широкой пыльной дороге всадников.
Дождя не было уже три седмицы кряду, потому и пыль будто пух летела столбом при каждом ударе копыта о дорогу. Лошади были холеные, высокие, с изгибающимися дугами шеями, развевающимися гривами, да горящими глазами – не чета деревенским, уставшим от бесконечной работы, с коротко стриженными гривами, разбитыми копытами и тусклыми глазами.
Аише вздохнула – страсть как хотелось разглядеть этих красавцев поближе, дать на ладони хлеб и почувствовать, как мягкие губы будто шепчут в руку, собирая все до последней крошки. Оглянувшись на корзину с ягодами, едва покрывавшими дно, девушка распутала подол, заправленный за пояс, чтобы не мешался забираться на склон, откинула за спину тяжелую медовую косу, сдула выпавшие пряди со лба и пошла по едва заметной тропинке вглубь леса, напевая под нос песню. Как бы ни хотелось ей сейчас спуститься в деревню и как следует разглядеть пришельцев, но ягода сама себя не соберет, а зима близко. Вечерами уже холодало, кое-где трава начала желтеть, а сгущающиеся к утру туманы и вовсе говорили, что скоро конец густоеду, наступит хмурень, а там и до холодов недалече.
Осенью в деревне играли свадьбы. В этом году Аише исполнилось семнадцать, самая пора семью создавать, вот к ней и начали захаживать деревенские парни, пороги оббивать, да руки просить. Как водится, спрашивали сначала девушку, а уж при согласии шли к родителям, но Аише всем отказывала. Не екало сердечко, не стучало чаще ни при одном признании в любви, потому она медлила, а другие невесты злословили на ее счет и шушукались за спиной, называя недотрогой. Пусть! Она давно решила для себя, что от мужа ей надобно не только силу, да защиту, но и любовь и уважение, а потому и ждала того особенного чувства, о котором когда-то рассказывала мама, встретившая на своем пути высокородную госпожу, так любившую мужа, что пошедшую ради него на смерть. Мама частенько зимними вечерами усаживалась у печки, поглаживая щеткой длинные волосы дочки, да рассказывала всякие истории из своей длинной жизни. Аише у нее была последним ребенком, семеро первых погибли при пожаре вместе с мужем. Говорить об этом Журава не любила, упоминала только, что деревню сожгли вместе с господским замком, где то случилось – Аише не знала, только мать после произошедшего снялась с места и переселилась сюда, в пустующий домик на отшибе, в котором с тех пор они вдвоем и жили.
Все семнадцать лет Аише только и слышала наставления, как следует себя вести – не разговаривать с высокородными, не отходить далеко от дома, не высовываться, быть тихой и незаметной. Эти постулаты так вбились в голову, что сейчас девушка не задумываясь углубилась в лес и постаралась выбросить из мыслей всхрапывающих лошадей, которых отчего-то любила больше всего. Эти животные казались ей верхом совершенства – с мягкими носами, изящными ногами, большими влажными глазами, шелковистой шерстью, которую так и хотелось перебирать пальцами, зарываясь в гриву. Лошади отвечали Аише тем же – тянулись к ней, приветствуя всегда негромким ржанием, довольно всхрапывали, когда она гладила их и шептала всякие глупости, да и другие животные всегда ластились и относились дружелюбно, что было удивительно, ведь ни капли магии в Аише быть не могло – только высокородные удостаивались чести быть волшебниками, у простолюдинов дара не было.
Напевая негромко любимую мамину песню, девушка двигалась все дальше в лес, попутно собирая землянику, наклоняясь к каждому кустику и осторожно снимая спелые ягоды. Зимой так приятно налить себе горячего отвара из листьев малины со смородиной, да с добавлением цветков ромашки, сесть у теплой печки, прислонившись спиной, да жмуриться от удовольствия, зачерпнув ложкой варенье и положив его в рот. Ммм! У Аише и сейчас стало сладко во рту, она улыбнулась и положила ягодку на язык, раскатывая ее и наслаждаясь вкусом. Эх, жаль, лето нельзя продлить на весь год!
Зимы в этих краях суровые, студеные. Бывало, выйдешь на улицу, а мороз щиплет за щеки, кусает пальцы. Ноги замерзают махом, если обувка плохая, а Аише с мамой экономили на всем, живя без мужчины. Журава, хоть к ней и сватались мужики, ни за кого не пошла, жила особняком, да и дочку также воспитывала. Другие-то девчонки в ее возрасте давно уж замужем были, да первенцев носили, а кто и по второму разу в тягости был, а вот Аише все в девках ходила. Принца ждет – смеялись над ней деревенские кумушки, да только все их слова мимо ушей проходили. Да и за кого идти было – за кузнецова сына, или за пастуха? Всемил, конечно, хоть и был день-деньской на пастбище, а успевал с девчонками по сеновалам лазать. Да и как было устоять – льняные кудри, голубые, как небо весной глаза, загорелая кожа, сильные руки – красавец! Кузнецов сын тоже не оплошал: высокий, мускулистый, черноволосый, да черноглазый – сколько раз пытался к Аише подкатить, да только все отпор получал. Грозился, что уволочет ее как-нибудь, да снасильничает, чтоб потом деваться некуда было, только замуж, но девушка в эти угрозы не очень-то верила, видя, как трепетно он целует мать, да с нежностью носит младшую сестренку на руках. Да только не лежала душа ни к кому. Иногда, бывало, сядет Аише на камень у реки и смотрит на воду, размышляя, что в ней не так, почему хочется воли и простора, мчаться куда-нибудь на быстром коне, смеяться и лететь, раскинув руки, ясным соколом. Порой и сны снились такие, будто летит она по небу, а внизу проплывают города и села, люди смотрят и машут руками, а ей так хорошо, так радостно! Наутро после таких видений девушка убегала в лес, чтобы наедине с собой побыть, а иначе при виде деревенских работяг настроение портилось.
