Отдам я и вере, и верности дань.
В Крещенский сочельник парит Иордань.
Морозно. Над прорубью плавится пар.
Шлет колокол в ночь за ударом удар.
В небесной пыли растворятся шумы.
Мирское застынет на кромке зимы.
И станет светло на душе и в ночи.
И звезды сведут перекрестьем лучи.
Февраль. Достать чернил – и плакать!
Б. Пастернак
Февраль. Чернил уж не достать, и плакать не о чем.
Снега скрипят. Ветра воюют за своё.
Метель хлопочет за окном косматым неучем,
вслепую рыщет, ищет вход в мое жилье.
Февраль. Снега. Ветра гуляют. Тьма над крышами.
Щепотка чая. Кипяток. И наплевать!
Покуда пишется еще, покуда слышится —
пойду гулять.
Пойду чернила доставать.
Писать о феврале навзрыд…
Б. Пастернак
Ты будешь рыдать, и пурга за окошком подвоет,
и серое небо совьется в соломенный жгут,
авто завопят, собираясь в колонну по двое…
А ты не спеши. Если надо – тебя подождут.
Тебя подождут, если надо. Пусть небо побесится,
грома насылая и молнии в гневе меча.
Рыдай, если хочешь.
Зеленое зеркало месяца
еще не тускнеет.
И не догорает свеча.
Ленится дворник: лед не колот.
Конечно, март. Так что же – март?
В Сибири этот месяц долог.
Уже весна – еще зима.
И снег хрустящ, и ветер резок,
и на реке вода – паркет.
Гоня ногой снежка огрызок,
пацан смеется. Счастлив, шкет!
И я предчувствием взволнован.
Ну что же, дворник, ты заснул?
Взмахни в сердцах мятежным ломом!
Ломай паркет! Твори весну!
Куда ты идешь? Для чего ты на землю ложишься?
В зените апрель, и пора уж на май уповать.
Ты скоро растаешь, тебя не оценят, дружище.
И в грязь тебя втопчут. И слез не дадут проливать.
Зачем этот снег? Для чего этот ветер колючий?
К чему эти серые тучи над темной горой?
В зените весна, и снежок запоздалый летучий
напрасно летит.
Он умрет, как последний герой.
Еще не август, дорогая. Только май.
Еще не хлопают дожди по серым крышам.
И хлопот листьев на березе ясно слышен.
Весна.
И в небе – то звезда, то каравай.
Уже скребет скворец затылок коготком,
стремясь ремонта дать родимому жилищу.
Всего-то – май.
Но сердцу – радостней и чище.
Весна идет.
Зачем печалиться?
О ком?
Ну, что ты нос повесил?
Зачем ты сам не свой?
Июнь. Округлый месяц,
оплаканный росой.
Взлелеян и взъерошен,
он – лета бахрома.
Весна – так это в прошлом.
А в будущем – зима?
Кого еще настигнет,
когда еще придет.
Стремителен, как «стингер»,
нечетный четный год.
Заглядываю в завтра —
печали нет как нет:
яичница на завтрак,
рассольник на обед.
И я – угрюм и весел,
и нос, и хвост – трубой!..
Июнь. Округлый месяц,
назначенный судьбой.
…Поют часы на башне
мелодию без слов.
Заглянешь в день вчерашний —
какое там число?
Июль. То жарит, то полощет,
то не дает покоя гнус.
Казалось бы, чего уж проще —
сказать: «Уеду – не вернусь!»
Сказать: «Прощай, угрюмый север,
прощай, печальная страна!»
…Вот к берегу по Енисею
бредет тяжелая волна.
Как пес, стелясь перед тобою,
лизнет подошвы: «Ну, плыви…»
И, заражен ее любовью,
ты задохнешься от любви.
В Сибири август есть синоним осени.
Меняют цвет косматые леса.
Темнеют небеса. И паруса
дождей раздуты ветром.
Гнезда бросили
пернатые певцы, и весело
перед отлетом пробуют крыло.
Забиты погреба цветными банками
и печи прочищают дымоход,
сердито кашляя.
Кричит подранком и
спешит в сентябрь последний теплоход.
И важно, посреди погоды всей,
на север катит воды Енисей.
Зачем нам лучшие дома, в которых делать нечего?
Не перекинуться словцом, винцом не чокнуться.
Зачем нам странные дома, в которых вечером
печалью светится лицо, и можно чокнуться?
Приходят поздние друзья – осенние оборвыши.
Ни горя с ними не хлебнуть, ни трубки выкурить.
Сентябрь мешает колера, заботой морщит лоб.
И уж теперь до октября его не выкурить.
Зачем нам новые дома? Нам в старых делать нечего.
Пойдем с тобой туда, где осень в пламень сложена.
Пойдем пораньше, а вернемся поздно вечером.
Сентябрь пылает, как куплет, удачно сложенный.
Раннее утро. Серое небо. Дождь со снегом.
Не было прежде такой печали: октябрь – в самом начале.
Что же тут нового? Что тут печалиться? Невидаль эка!
Это распутство меня почему-то не огорчает.
Сыплет летучий снежок анонсом зимы колючей.
Ловит пацан снежинки ртом, разбойник: мокрое дело!
Снова влезть в сапоги и калоши – это ль не случай!
Осень на голое тело дырявый халат надела.
Ноябрьский сплин. Серебряная осень.
Халва небес – хоть мажь ее на кус.
И, медный звон в сердцах швыряя оземь,
звонарь зашелся. Гнев его – кургуз.
Короткий день сменяет заступ ночи.
Пора уснуть – поди, сочти до ста.
…Поет ли кто? Не то: река лопочет
и обещает скорый ледостав.
В почерневших ветвях не заблудится солнечный луч.
Он чуть-чуть поплутает – и выйдет опять на свободу.
Надо ж так исхитриться: и в ступе воды потолочь —
и из ступы извлечь не только толченую воду.
Слово – тот воробей, что склюет из кормушки зерно,
прочирикает: «Чур меня!», крылышком чиркнет – и ходу.
Я – из племени меченых, коему право дано
бить по ветру крылом и слова отпускать на свободу.
Пусть сбиваются в стаи. Пусть ходят под рифмой и без,
не беду накликая – из бездны звезду извлекая.
В почерневших ветвях не споткнется осколок небес,
