Если бы у меня была возможность забыть об этом, я бы непременно ею воспользовался. Но люди или, скорее, нелюди, которые могли мне в этом помочь, наотрез отказались – видимо, чтобы я еще больше возненавидел их. Или себя. Да, пожалуй, больше их всех я ненавидел лишь себя.
Все началось в день смерти Аластора – старейшего члена нашей семьи. Я бы с удовольствием забыл и о нем, и не я один. Тот день мы все мысленно внесли в короткий список праздничных.
Никто в доме не обращался к Аластору как к отцу или дедушке, кроме него. У него одного хватало искренней, необъяснимой, непонятно откуда взявшейся, просто абсурдной любви к этому монстру. Мы все дали ему прозвище Янтарная Тень. Нет, не потому что его тень действительно была янтарной – он ее вообще не отбрасывал, – а потому, что сам он выглядел как тень, и только расшитые золотом и серебром костюмы позволяли чужакам понять, что он не плод их воспаленного воображения. Тьма, покрывавшая его тело с рождения, не давала увидеть ни лица, ни даже просто цвета кожи.
Было у него и имя, но мы так редко обращались к нему, что отвыкли, и все называли его «сынок», «брат», «Ваше Высочество» или же по прозвищу, которое для простых работяг было все равно что титул.
При чем же здесь янтарь?
Части его тела буквально обретали янтарные очертания, когда соприкасались. Если он скрещивал руки, можно было четко увидеть тоненькие рваные линии вокруг них, но стоило рукам опуститься – линии исчезали. Казалось, кто-то выделял контуром его губы, пальцы, ногти, пряди волос, нос под определенными углами, каждый волосок в бровях. Мы называли эти конуры трещинками, представляя, что окутывающая его тьма – лишь плотная оболочка, сквозь которую отчаянно старается прорваться свет. Тьма эта не была однотонной, так что его нельзя было сравнить с полноценной тенью.
Первое время всех нас сводило с ума и кое-что еще – янтарное сияние, заполнявшее его глаза в кайме густых ресниц. Забавно, но хотя нам и не удавалось рассмотреть ни его зрачки, ни даже очертания радужек, которых, кажется, попросту не было, мы всегда легко понимали его эмоции благодаря бровям, прищуру и полоске губ.
И была у него еще особенность: он мог с легкостью обратить вас в пыль, коснувшись на эмоциях. Неважно, загрустит он, разозлится, испытает отвращение к кому-либо или вы просто рассмешите его. Так что ему с детства пришлось учиться себя контролировать. К счастью для некоторых, этот эффект распространялся лишь на смертных и предметы, которые частенько становились жертвами его эмоций.
Однажды к нему на руку села птица, и Тень так обрадовался ее доверию, что случайно испепелил. Ох и много же слез он тогда пролил, повторяя: «Мне не нужно было радоваться».
Так вот, день смерти Аластора.
Нам всем, начиная с прислуги и заканчивая членами семьи, с трудом удавалось изображать боль скорой потери. Аластор чувствовал это и всю пробудившуюся любовь вымещал на Тени, своем любимце, сидевшем у постели. Аластор любил его больше сына, его жены, своей жены и второго внука, и эта любовь была полностью взаимна. Тень то ли не видел, то ли не придавал значения тому, к какому монстру решил проявить милосердие. Порой казалось, что Тень в принципе неспособен увидеть что-то плохое в других.
Аластор вцепился в него морщинистой сухой рукой. В глазах застыли его первые в жизни старческие слезы, которых было недостаточно, чтобы хоть одна скатилась по белому лицу. Он искал кого-то, не решаясь спросить об этом ни меня, ни Тень.
Аластор растворился перед ним, распавшись на миллиарды поблескивающих частиц. Позже, когда о его смерти узнали во всем замке, Тень подошел ко мне и наивно, ссутулив узкие детские плечи, тоненьким голоском протянул:
– Что с ним случилось?
Немыслимо, какой властью, какой необузданной разрушительной силой обладал этот мальчик. Ему стоило лишь пожелать всевозможных благ и даров, как они тут же перешли бы в его владение. А он даже не понимал, что такое смерть. Я не подумал, что он впервые увидел, как умирают долгожители, и посмотрел на него как на идиота, заставив растеряться.
– Аластор умер.
Тень стоял в ожидании, но я не захотел раскрывать детали, и последовало ожидаемое:
– Как это?
– Это когда ты перестаешь существовать.
– Не понимаю.
– Когда душа покидает простого смертного, его тело хоронят в земле. Позже на том месте прорастет трава и в свою очередь послужит пропитанием для животных. Так простые смертные становятся частью мира. Это называется круговоротом жизни. Когда же умираем мы, наше тело растворяется. Мы не становимся чьей-то едой, частью земли или ветра. Мы сливаемся с миром иначе, на другом уровне.
– Ничего не понимаю.
Я тяжело вздохнул.
– Неудивительно. Рассказать об этом подробно никому еще не удавалось.
– Почему?
– Потому что мертвые не разговаривают.
Тень прислонился к стене и задумчиво потер подбородок.
– А какую пользу мы тогда несем? Смертные превращаются в траву, а та служит чьей-то едой. А мы? Какая польза от нас?
– Никакая. Мы умираем так, словно никогда не жили.
– Грустно все это звучит.
