В Приамурье наконец-то прилетела весна. Она словно взмахнула своими волшебными крылами, и в одночасье затяжные майские гноючие и косохлёстые дожди сменились ласковыми тёплыми и тихими днями, которые привнесли не только радость, но и цвет в монотонное, серое однообразие природы. Амурская тайга вспыхнула всеми цветами радуги. Восковые верхушки сосен, елей и кедра под солнечными лучами затеплились ровным матовым и светло-зелёным светом, голобокие склоны сопок покрылись коврами разноцветья, вымытое небо блестело глубокой голубизной, лишь кое-где набелённое мазками облаков. Свинцовая рябь озер, заливов и речных рек сменилась зеркалами, в которых отражалось все это природное, буйное великолепие.
Между двумя сопками, на берегу большого затона, образовавшегося после буйного половодья, поднимался сизый дым костра, у которого сидели четверо. Один из них был мужчина лет сорока пяти, с короткими рыжеватыми волосами на острой бороде и под носом. На обнаженной кудрявой голове в области темени блестела проплешина, казавшаяся зеркалом. Мужчина сидел в позе лотоса и, подняв лицо к небу, с умилением на лице наслаждался ласками весенних лучей. Две женщины, по-видимому, мать и дочь, хлопотали, вынимая из рюкзаков миски, кружки, ложки. Парень лет двадцати-двадцати двух просто лежал на траве, закрыв глаза и раскинув ноги в высоких рыбацких сапогах в стороны.
Женщина постарше постучала ложкой по пустой миске и высоким голосом весело прокричала:
– Паша, Веня, прошу к столу, обед готов.
– Наконец-то, – пробурчал парень и стал нехотя подниматься с земли.
Мужчина лишь отмахнулся и томно ответил:
– Яринка, не мешай. Это же такой кайф. Эти лучики ласкают меня, словно нежные руки одалиски, они бабочками порхают у моего лица и разглаживают каждую морщинку. Давно я не ощущал такой благодати.
Женщина недоверчиво смотрела на мужчину, а потом замахнулась на него поварёшкой:
– Ах ты, паразит! Не ощущал он, видите ли. На что ты намекаешь, хрыч старый, а? Я вот тебе.
Мужчина со смехом вскочил и, закрываясь руками, прокричал:
– Сдаюсь, сдаюсь, мудрая и божественная Ярослава. Я верен лишь тебе.
Парень ухмыльнулся, покачал головой и сказал:
– Как маленькие, ей Богу. Кормить-то будете или нет, живот от пустоты свело.
– Яринка, накапай там полстаканчика, – непререкаемым тоном приказал глава семьи.
– А не сморит?
– Не сморит, нам ещё в холодную воду лезть. И себе налей.
Наконец, все уселись в кружок на траву и стали есть.
– Ой, мамочка, – восторженно закричала девушка, – я в жизни такой вкусной ухи не ела. Мне ещё добавочки.
– А кондёр куда девать будешь? – спросил брат.
– Я найду, куда, ты за себя беспокойся, – ответила сестра.
Несколько минут ели молча. Из тайги донёсся еле слышный жалобный, плаксивый клич, словно кто-то кого-то призывал. Внезапно девушка насторожилась, привстала и встревоженно спросила:
– Вы слышали?
– А что такое, Женя? – спросила мать. – Я ничего не слышу.
– Да как же, мам, – взволнованно ответила девушка. – Этот крик, он такой ужасный, у меня прямо кровь в жилах застывает. Я его не первый раз слышу.
– В тайгу давно не выезжала, вот тебе и чудится невесть что, – ответил отец. – Нагляделись по видику этих американских страшилок, а теперь шарахаются от каждого звука. Весна же. Тут сейчас и казары, и утки, косачи, каменки, квоктушки. Всякой живности полно.
– Да нет же, пап, – возразила дочь. – Это совсем другое. Мне страшно.
– Да брось ты, Женьк, мелешь разную чепуху, – поддержал отца сын. – Надо было её дома оставить, мешается тут только да стращает. Ты лучше наклади-ка мне кондёрчику. Мам, с чем кондёрчик-то?
– Рис с луком, чесноком и тушенкой.
– Тогда наваливай полную. – Он протянул чашку матери и повернулся к сестре. – А ты, сестрёнка, не бойся, в тайге сейчас, кроме волков, барсуков, медведей и тигра, никого нет. – Он засмеялся.
Мать прикрикнула:
– Хватит пугать девчонку, она и так сама не своя!
– И, правда, Веня, попридержал бы язык-то, – поддержал жену отец. – Ты рыбу-то прикопал? А то затухнет, какой тогда от неё прок.
– Все сделал в лучшем виде, – отозвался Вениамин.
– Вот и хорошо. Думаю, сделаем ещё одну выборку, и нам хватит. Как раз на два дня торговли.
– А сети оставим, пап? – спросил сын.
Павел задумался, потом ответил:
– Нет, придётся вытащить и прикопать. Когда ещё придём сюда. Может, через неделю, а то и позже. В ячеях одни скелеты торчать будут, пропадёт рыба. Ну, всё, пора.
Павел встал, надел рубаху, куртку и решительно пошёл к берегу, у которого среди прошлогоднего почерневшего камыша слегка покачивался на волнах дюралюминиевый длинный корпус лодки с подвесным мотором. За ним следом побрёл сын. Его рыбацкие сапоги с подвёрнутыми голенищами походили на два шагающих гриба с маленькими шляпками, которые при каждом шаге шоркались друг о друга. Ярослава крикнула:
– Может и мне с вами, а? Быстрее управимся, а то к вечеру домой не успеем, придётся ночью плыть.
Павел остановился, почесал рукой за ухом, посмотрел на дочь, которая, опустив голову, чуть ли не дрожала, ответил:
