– Это правда? – шепчу я, изо всех сил сдерживая слезы.
– Что правда, маленькая? – Дима делает шаг ко мне, но я отшатываюсь.
– Правда, что ты сын Громова… Грома? Ты же Громов, – бормочу растерянно, все еще не веря в то, что узнала. – Сын папиного конкурента. Сын, которого он подослал, чтобы использовать меня ради мести. Все сходится. О, боже.
Я накрываю пальцами дрожащие губы, чувствуя, как слезы прочерчивают по щекам горячие дорожки. Как я могла довериться ему?
– Ангел, – Дима обнимает меня, обволакивая своим запахом, но я отталкиваю его.
– Ты использовал меня! Ты… ты… – я задыхаюсь. Кладу руку на грудь, чтобы немного успокоить колотящееся сердце, но это не помогает. – Не подходи ко мне, больше никогда даже не смотри на меня!
– Ангел, я люблю тебя, – произносит Дима.
– Ты – монстр, а монстры любить не умеют, – отвечаю севшим голосом.
Кто-то мог бы назвать нашу историю историей современных Ромео и Джульетты. Кто-то окрестил бы случившееся подлостью. И, наверное, был бы прав. Сейчас, в свете прожитого времени и приобретенного опыта, я могу сказать, что согласен с этими людьми. Кто-то мог бы заявить, что это война детей, которые ведут ее за спинами родителей.
Я лишь скажу, что поначалу это было делом чести. Потом превратилось в то, чего я сам никак не ожидал. Ангелина – мой Ангел – испортила все мои начинания в лучшем смысле этого слова. Тогда мое сердце перестало биться в пустоту и начало биться ради нее.
Это наша история. История сумасшедшей, несдержанной и, наверное, даже больной любви. Совершенно неожиданной, но чертовски сильной.
Сейчас я держу в руках своего Ангела и благодарю наших отцов за эту войну. Она принесла мне самое сильное в моей жизни чувство.
Демон
Паркую машину примерно в полуторе километрах от их дома и мелкими перебежками несусь в нужном направлении. Я знаю, что сегодня родителей Ангела нет дома. Они на приеме у мэра, как и мои. Там сегодня собрался весь цвет нашего общества. Сбор общака под прикрытием благотворительной акции. Вся верхушка нашего города замешана в этом, хоть каждый из них и делает вид, что чист аки агнец. Ничего, провернут очередное дельце, свечки в храмах поставят, и дело сделано, грехи отпущены. Кстати, митрополит тоже будет на этом приеме.
Подкрадываюсь к высокому забору и замираю, тяжело дыша. Бегаю я хорошо, и дыхалки обычно хватает, но сегодня мое сердце бьется особенно быстро, а от того и кислород в легкие поступает рывками. Сегодня я узнал, что мой Ангел появилась в городе. Несмотря на то, что я просил осведомленных людей уведомить меня заранее, они поступили иначе. И теперь я, как какой-то голимый сталкер крадусь, чтобы подсмотреть за моей балериной.
Делаю еще два глубоких вдоха и цепляюсь за выступ на заборе. Я не знаю, есть ли тут слепые зоны, и не засечет ли меня камера, да и плевать, если честно. Мне нужно хотя бы одним глазком посмотреть на нее, и я свалю. Обещал оставить в покое – сдержу обещание. Мне только надо знать, что она в порядке. Потому что о ее состоянии никто толком не рассказывает.
Все это время я получал информацию короткими отрывками. Очнулась. Заговорила. Села. Пошла. Но вот о том, танцует ли мой грациозный Ангел, никто не говорит. Я надеюсь, это не из страха, что я сотворю какую-нибудь дичь, когда узнаю правду.
Взобравшись на забор, я тихо и медленно спускаюсь с другой стороны на случай, если собаки не в вольере. Практически бесшумно в несколько шагов добираюсь до раскидистого дерева и взбираюсь наверх. Становлюсь на толстую ветку и, схватившись за верхнюю, подхожу к краю. Уже собираюсь перепрыгнуть на карниз, чтобы потом добраться до комнаты Ангела, как прямо передо мной в танцевальной комнате Гели зажигается свет.
Я замираю и проглатываю подскочившее к горлу сердце, когда вижу, как она сама, хромая, проходит на другую сторону комнаты. Вцепилась пальцами в трость до побелевших костяшек. Этот атрибут вызывает у меня тахикардию. Неприятную такую. И все тело покрывается холодным потом, потому что перед глазами снова всплывает картинка произошедшего. Как, блядь, я мог так облажаться?!
Геля приставляет трость к углу, а сама, повернувшись, берет с высокого комода пульт и, видимо, включает музыку. Окна плотно закрыты, так что я не слышу ни звука, зато могу видеть, как она возвращается на середину зала. Останавливается, словно позволяет мне осмотреть ее с ног до головы. Нежно-розовые леггинсы обтягивают аккуратную попку и стройные ноги. На лодыжках собранные гармошкой носки. Или это не носки? Не знаю, как они называются. На стопах персикового цвета пуанты, которые мне так нравится видеть на ней. Сверху на Ангеле короткий серый топ с длинными рукавами. Он настолько широкий, что, кажется, словно она утопает в нем. Но ей идет. В такой одежде она кажется еще более хрупкой.
Похудела моя красавица. Бледная. На лице печать боли.
Изящным жестом она поднимает вверх руки и закрывает глаза. Затаив дыхание, я жду, что сейчас она, как и раньше, легонько поднимется на носочки и закружится в чувственном, изящном танце, плавно взмахивая кистями и без усилий поднимая ногу до самой головы. Геля делает оборот, а потом… падает на пол, скривившись. Она лупит по полу ладонью и что-то кричит. Я вижу, как ее лицо пересекает гримаса боли, и внутри меня все сжимается.
