Глава 1. Симфония хаоса начатая одним чихом
Офис компании «Скрепки и Кнопки» бурлил, как прокисший квас. Этот образ, столь отталкивающий и неприятный, как нельзя лучше описывал царящую здесь атмосферу. Воздух, казалось, был пропитан густым маревом раздражения и нервного напряжения, которые буквально витали в воздухе, подобно невидимым пылинкам. И причина этого всеобщего брожения заключалась вовсе не в приближающемся дедлайне, хотя и сроки, конечно, тоже поджимали, словно тиски, сжимающие виски. Нет, на сей раз виновником всеобщей нервозности был Евлампий Насморкин, человек-катастрофа, чей организм представлял собой загадку для врачей и кошмар для коллег. Он снова подавал признаки скорого чиха. Бедняга, этот нескладный и застенчивый мужчина, страдающий от аллергии на все, что только можно себе представить – на пыльцу, на шерсть животных, на синтетические ткани, на цитрусовые, и даже на пыль, скапливающуюся в самых укромных уголках офиса – уже давно стал притчей во языцех. Его аллергия была настолько многообразной и изощренной, что казалось, будто природа специально наделила его этим недугом, чтобы он стал ходячим олицетворением хаоса.
Его чихи, которые в нормальном человеческом понимании являются вполне обыденным физиологическим процессом, у Евлампия превращались в нечто совершенно иное. Они сопровождались не только стандартными “апчхи” и разлетающимися по всему офису микробами, которые оседали на столах, компьютерах и лицах несчастных коллег, но и как выяснилось не так давно, весьма странными и необъяснимыми изменениями в окружающем мире. Будто его чихание открывало какой-то портал в параллельное измерение, где действовали совершенно иные законы.
Был случай, когда после особо мощного чиха Евлампия, весь офис на несколько минут переместился в 1987 год. Тогда, смущенные офисные работники в современных костюмах смотрели с недоумением на старенький компьютер с монитором, похожим на телевизор, и кассетный магнитофон с модной тогда музыкой. Последовавший за этим казусом массовый сбой в системе, когда все компьютеры заархивировали все текущие наработки и вернулись к заводским настройкам, запомнился всем надолго. А история с самопроизвольно зацветшим кактусом, который после чиха выдал не менее 30 цветков, каждый размером с чайную чашку, и вовсе обросла легендами. Евлампий, как всякий человек, которому свойственны слабости, был не только главным источником этих катаклизмов, но и их единственным пострадавшим, страдая от аллергии, и совершенно не понимая, как его чихи способны трансформировать мир.
С каждым днем, с каждым новым чихом, его коллеги становились все более похожи на членов тайного общества, изучающих загадочные знамения и предсказывающих будущее по чихательной активности Евлампия. Они вели подробные записи в блокнотах, составляли графики и схемы, пытаясь уловить хоть какую-то закономерность в этих загадочных проявлениях. Существовала даже неофициальная должность «чихолога», которую по совместительству занимала секретарь Ирина, проявившая недюжинные способности к анализу и, как это ни парадоксально, к распознаванию самих предвестников приближающегося чиха. Ее наблюдения, записанные мелким бисером в толстую амбарную книгу, стали для офиса своеобразным барометром, определяющим атмосферу дня: «резкое усиление вибрации монитора – быть чиху с последующей перестановкой папок в архиве», «едва заметное покачивание люстры – жди появления в столовой несъедобного желатина», «легкое посвистывание из-под двери кабинета Евлампия – не открывать окна, ибо может занести казусного вида бабочку».
Но главное, кто больше всего страдал от чихов Евлампия, была Ирма Перечница, секретарша с волосами цвета корицы, заплетенными в тугую косу, которая, казалось, сдерживала ее бурный темперамент, и взглядом, способным прожечь дыру в броне танковой башни. Она постоянно с тоской наблюдала за Евлампием. Ее глаза, обычно лучистые и искрящиеся неподдельным энтузиазмом, были полны тревоги и какого-то обреченного смирения. Она уже давно и безнадежно была тайно влюблена в этого неуклюжего добряка. Влюблена в его нелепые шутки, в его робкую улыбку, которая, казалось, могла растопить лед в сердце любого, и даже в его постоянную рассеянность. Но его вечные, непредсказуемые чихи не только сводили ее с ума, раз за разом повергая в пучину отчаяния, но и вносили в ее размеренную и предсказуемую жизнь некую хаотичную непредсказуемость. И эта непредсказуемость, с одной стороны, пугала ее, а с другой – притягивала, как магнит.
И вот только вчера, после его очередного "апчхи", все офисные кактусы, эти колючие и молчаливые хранители тишины, словно сговорившись, вдруг запели. Их голоса, низкие и хриплые, звучали, словно проигрыватель, заевший на старой, поцарапанной пластинке. Но самое удивительное было то, что они пели песни Высоцкого, выдающегося советского барда, чьи проникновенные стихи и эмоциональная манера исполнения были известны всем и каждому. Слова песен, наполненные тоской, протестом и надрывом, странным образом диссонировали с офисной атмосферой, создавая некую сюрреалистическую картину. Один из кактусов, с особо крупными и острыми иглами, исполнял песню “Охота на волков”, словно его самого загнали в угол, другой, более приземистый, с мелкими иголочками, хрипел “Кони привередливые”, словно оплакивая ушедшую молодость, а третий, самый высокий и стройный, заводил “Балладу о любви”, словно тосковал о своей покинутой родине, в каком-то далеком, знойном уголке планеты. Мелодии, правда, были несколько фальшивыми, с хрипотцой и дребезжанием, словно сами растения страдали от мучительной ангины, но тем не менее, этот неожиданный концерт, столь необычный и странный, не мог не вызвать удивления, любопытства и даже некоторого страха у всех, кто его слышал.
