ГЛАВА I
Отаки – моя почти сестра – объявляет о своей независимости
О, да ниспошлют мне боги ясный ум и хорошую память, чтобы рассказать эту историю о моей подруге по играм, о той, что стала девой-воительницей нашего племени и за свою храбрость получила мужское имя. О Солнце! О, Вышние! Ты, Мать-Земля! И вы, обитатели глубоких вод! Освежите мою память! Помогите мне правильно рассказать эту историю!
В детстве ее звали Отаки, а меня, как ни странно, в юности звали Ап'а. Мы родились в один и тот же день, и старый знахарь, давший нам имена, сказал, что у него было видение, в котором он увидел жёлтую и белую ласку, бегущих бок о бок, поэтому он назвал её Женщиной Жёлтой Лаской, а меня – Белой Лаской. Мы оба были членами клана Маленьких Накидок, и всегда, куда бы мы ни переезжали, вигвам её родителей стоял к северу от нашего. В большом кольце лагеря вигвамы Маленьких Накидок были ближе всех других к восходящему солнцу. Рядом с нами, на севере, стояли вигвамы Жарящих Спинное Сало, а рядом к югу от нас стояли Никогда Не Смеются. Со временем у Отаки родились две сестры и два брата, но еще до их рождения мы с ней были близкими товарищами по играм. Я был единственным ребенком в семье. Моё первое чёткое воспоминание о ней – это то, что мы вместе играли на берегу небольшого быстрого ручья, она упала в него, и течение унесло её. Я ничем не мог ей помочь, но на мои крики прибежали наши матери, и они вытащили её из бурного потока, и вовремя; она едва не утонула!
Наши отцы были великими охотниками, а матери – заботливыми хранительницами вигвамов. Им привозили только самое жирное мясо, и наши матери сушили его в огромных количествах – из части готовили пеммикан, а большую часть запасали на то время, когда животные сильно худеют. И всегда, в течение всех зимних лун, у нас было вдоволь сушеных ягод, а парфлеши были полны сладкими сушеными корнями камаса. Да, две наши семьи были богатыми. У наших отцов было в сумме двести лошадей. Все мы были хорошо одеты; у всех у нас были красиво вышитые праздничные одежды, отделанные шкурками ласки и бахромой; множество теплых шкур для наших постелей; и каждую весну наши матери шили новые обшивки для вигвамов из самой мягкой бизоньей кожи, а старые отдавали кому-нибудь из стариков и бедняков нашего племени.
Я помню день, когда вместе с другими мальчиками моего возраста – восьми или десяти зим, я стрелял из лука тупыми стрелами в большой кусок глины, который мы поставили на берегу реки. Подошла Отаки и попросила нас одолжить ей лук и стрелы – она хотела посмотреть, сможет ли попасть в цель. Один из нас ответил ей, что девочкам нельзя брать в руки лук, что их игрушки – куклы.
– Куклы! Я ненавижу их! – закричала она и швырнула ту, которую держала, в реку, а мы смотрели на нее и не говорили ни слова, потому что было видно, что она очень зла. А потом она повернулась и побежала домой, рыдая и крича нам, что мы были с ней очень грубы. Тогда я пожалел, что не одолжил ей своё оружие.
В тот вечер, когда мы были в гостях у её отца – его звали Утреннее Перо – она подошла к нему, забралась к нему на колени и сказала:
– Отец мой, пожалей меня! Сделай мне хороший лук и несколько стрел!
Утреннее Перо и мой отец долго и громко смеялись над этим, а женщины, её мать и моя, воскликнули:
– Кьяй-йо! Кто когда-нибудь слышал, чтобы девочке понадобились лук и стрелы?
Отаки спрятала лицо на груди отца, но вскоре подняла его, чтобы посмотреть ему в глаза, и, обняв его за шею, сказала:
– Папа, я серьёзно! Будь так добр! Сделай для меня лук и стрелы!
– Не сходи с ума! Играй со своей куклой! Я сделаю ещё одну, и тогда у тебя их будет две, – сказала ее мать.
– Я не хочу больше кукол! Я выбросила ту, что у меня была, в реку! – воскликнула Отаки, и тогда женщины воскликнули «Кьяй-йо!» и в знак удивления прижали ладони к губам.
Но мужчины только рассмеялись, и я вместе с ними, а Утреннее Перо погладил девочку и сказал:
– Ладно! Ладно! Дочь моя, не плачь, у тебя будут лук и стрелы!
Услышав это, Отаки захлопала в ладоши, рассмеялась, подошла ко мне и села рядом.
– Ты слышал его, – сказала она. – У меня будут лук и стрелы! Мы будем вместе охотиться, Апа.
Я ничего не ответил. Я боялся, что мои товарищи по играм не позволят ей охотиться с нами. Но я был очень сильно привязан к ней. Я не мог бы относиться к ней лучше, даже если бы она была моей родной сестрой. Я решил, что иногда буду брать её с собой на охоту.
Теперь, когда ее отец пообещал Отаки лук и стрелы, он сказал, что у неё они должны быть не игрушечные, а настоящие, соответствующие её силе, и по вечерам, после того как он возвращался с охоты и заканчивал трапезу, он некоторое время работал над луком, пока его не звали куда-нибудь покурить, или кто-то из мужчин приходили навестить его. У него была древесина для лука, хорошо выдержанный ясень с берегов Миссури ниже устья Лосиной реки, и из этого куска он начал мастерить лук. С самого начала я понимал, что это будет прекрасное оружие, гораздо лучше, чем мой игрушечный, поэтому мы с отцом договорились, что он сделает мне такой же. В обмен на его хлопоты я должен был пасти наших лошадей так хорошо, как это было возможно для мальчика моего возраста.
