В квартире было столько растений, что мы называли ее джунглями.
Дом наш был как из старого кино о будущем. Обтекаемые формы, выступающие балконы, много серого, большие открытые пространства, панорамные окна. Квартира была двухэтажная, и окно гостиной, высотой в два этажа, тянулось от пола до самого потолка. На первом этаже – черный гранитный пол с белыми прожилками, на втором – белый с черными. Голая лестница – стальные трубки, ступеньки из полированных досок и сплошные зияющие пустоты между ними. Она вела наверх, и коридор с перилами из стальных трубок, такими же, как на лестнице, нависал над гостиной, будто балкон. Оттуда были видны джунгли, захватившие весь первый этаж.
Растения стояли на полу, на столах, на музыкальном центре и на комоде, между кресел, на подставках из кованого железа и в глиняных кашпо, свисавших со стен и потолка, на нижних ступеньках и в помещениях, которых со второго этажа видно не было: на кухне, в патио для стирки и в гостевой ванной. Растения были всевозможные – те, что любят свет, те, что предпочитают тень, и те, которым нужен обильный полив. Цвели лишь немногие, антуриум – красным, спатифиллум – белым, а остальные стояли зеленые. Папоротник кудрявый и гладкий, стебли с полосатыми, яркими и пятнистыми листьями, пальмы, кусты, огромные деревья в гигантских горшках и нежные росточки, помещавшиеся в мою детскую ладонь.
Бывало, я шла по квартире – и казалось, растения тянутся ко мне, хотят коснуться меня листьями, будто пальцами, а самые крупные, те, что стояли за трехместным диваном, обвивали каждого, кто на него садился, и любили припугнуть внезапным прикосновением.
На улице два гуаякана закрывали обзор из гостиной и с балкона. В сезон дождей они сбрасывали листья и покрывались розовыми цветами. С деревьев на балкон перескакивали птицы. Самые отважные, колибри и сирири, даже залетали осмотреться в столовую. Между столовой и гостиной беззаботно порхали бабочки. А иногда по ночам к нам заглядывали летучие мыши – они летели низко и будто сами не знали куда. Мы с мамой принимались кричать. Папа брал метлу и неподвижно стоял с ней среди джунглей, пока летучая мышь не убиралась обратно на улицу тем же путем.
По вечерам, спустившись с гор, над Кали носился прохладный ветер. Будил гуаяканы, влетал в дом через открытые окна и шевелил растения у нас в квартире, поднимая ропот и суету, точь-в-точь как бывает на концертах. На закате мама поливала свои владения. Вода просачивалась сквозь землю и вытекала сквозь дырочку в дне на глиняные блюдца, журча ручейком.
Я обожала бегать по джунглям, и чтобы растения гладили меня, и стоять среди них, закрыв глаза, и слушать. Тихое журчание, шепот ветра, нервные, взволнованные ветви. Я обожала бегом взбегать по лестнице и смотреть вниз со второго этажа, будто в бездну, будто ступеньки – это расселины в глубоком овраге. А внизу простирались наши джунгли, роскошные и дикие.
Мама всегда была дома. Она не хотела быть как моя бабушка. Всегда мне это повторяла.
Моя бабушка спала допоздна, так что мама уходила в школу, не повидавшись с ней. Днем она играла с подругами в луло, а когда мама возвращалась из школы, четыре из пяти дней бабушки не было дома. А если была, то только потому, что в тот раз играли у нее. Восемь дам сидели в столовой у стола, курили, смеялись, сбрасывали карты и ели пандебоно. На маму бабушка даже не глядела.
Однажды в загородном клубе мама услышала, как одна дама спросила бабушку, почему у нее нет больше детей.
– Ох, дорогая, – ответила бабушка, – будь я половчее, у меня и этой-то не было бы.
Обе расхохотались. Мама только вылезла из бассейна, с нее стекала вода. Она сказала мне, что ей как будто рассекли грудь, сунули туда руку и вырвали сердце.
Дедушка возвращался с работы ранним вечером, обнимал и щекотал маму, спрашивал, как дела. А в основном за ней смотрели горничные; они часто сменялись, потому что бабушке ни одна не нравилась.
У нас горничные тоже надолго не задерживались.
Есения приехала из джунглей Амазонки. Ей было девятнадцать, у нее были прямые волосы до пояса и грубые черты, как у каменных скульптур из Сан-Агустина. Мы с ней сразу поладили.
Моя школа была всего в нескольких кварталах от дома. По утрам Есения отводила меня туда, а днем встречала у входа. По пути она рассказывала о своей земле. О фруктах, о зверях, о реках, что шире любого проспекта.
– А это, – говорила она, указывая на реку Кали, – не река, а ручеек какой-то.
Однажды днем после школы мы сразу пошли к ней – в комнатенку возле кухни, с ванной и крошечным окошком. Мы уселись на кровать друг напротив друга. Оказалось, она не знала никаких песен и не умела играть в ладоши. Я стала учить ее своей любимой игре, как три куклы приехали из Парижа. Она на каждом шагу сбивалась, и мы принимались хохотать. Вдруг на пороге возникла моя мама:
– Клаудия, иди к себе, будь добра.
Она была жутко серьезная.
– А что такое?
– Иди, я сказала.
– Но мы же играем.
