Невесело и досадно тянулись дни в преддверии скорых летних каникул. Май выдался солнечным, а начало июня – душным. По ночам с Невы тянуло сыростью, но вместо желанной прохлады сквозь распахнутые окна в комнаты проникали лишь докучливые комары. Не спасали ни марлевые шторы, ни вонючее камфорное масло, которое жгли в лампадках на подоконниках. Поэтому спать девушки предпочитали с закрытыми окнами: пусть воздух и спёртый после сна, но всяко лучше, чем дышать камфорой или же чесаться от укусов.
Однако классную даму подобное, по обыкновению, не устроило.
Первое, что сказала Анна Степановна тем утром, было её дежурное:
– Bonjour, mesdemoiselles[1].
А затем, едва переступив порог дортуара, она поморщилась, словно бы оказалась в накуренном кабаке, и брезгливо добавила:
– Нет, это решительно невыносимо! Опять закупорились, точно их украдёт кто-нибудь!
Классная дама гневно застучала каблуками через всю комнату, чтобы с нарочитым грохотом распахнуть оконную раму и впустить солнечный свет и лёгкую прохладу июньского утра.
– Анна Степановна, так ведь комары, – сонно простонала со своей постели Наталья.
– Что комары, Натали? Унесут вас через форточку? И слушать не желаю ни о каких комарах. – Она сердито захлопала в ладоши. – Поднимайтесь к завтраку. Ольга Николаевна – умница, уже встала, я погляжу. А вы всё спите. Это из-за духоты. – За первым окном женщина открыла и второе, отчего в уютно-сумрачной комнате тотчас сделалось светло. – Вот погодите, заработаете головную боль. А ругать меня станут. Скажут, я недосмотрела. И без того чересчур много вам позволяю, любезные сударыни.
С этими словами Анна Степановна Свиридова, их суровая и застёгнутая на все пуговицы наставница, удалилась.
Раньше она таковой не была.
Лиза справедливо считала, что им с классной дамой очень повезло. Прочие учительницы и инспектрисы имели дурную привычку к вздорным придиркам и окрикам. Младшим девочкам они давали обидные прозвища. Со старшими порою откровенно воевали, ибо те уже не сносили обид столь покорно, как прежде. Но Анна Степановна с первых дней была с девочками ласкова и терпелива. Вместо наказаний она всегда доискивалась до причин, почему её воспитанницы ведут себя неподобающе или же не успевают по учебным дисциплинам. Эта полноватая, похожая на греческую скульптуру женщина с седеющими волосами и проницательным взглядом серых глаз сочетала в себе качества строгой воспитательницы и внимательной матушки, которую, вероятно, пыталась заменить девочкам.
Разумеется, некоторые смолянки полагали, что всё дело в дворянском происхождении её воспитанниц. Якобы Свиридова побаивалась их влиятельных родителей. Отсюда и все поблажки. Но Лиза с девяти лет знала эту женщину и понимала, что Анна Степановна умела проявлять строгость, когда считала это уместным. Особенно если пребывала не в духе. Совсем как отец Лизы. И с годами эта черта в ней лишь укреплялась.
Поэтому препираться Елизавета Бельская не стала. Она послушно свесила ступни с кровати и принялась нашаривать туфли босыми ногами.
– Доброе утро, ангел мой, – улыбнулась ей рыжая жизнерадостная Наталья, которая уже натягивала поверх сорочки халат.
– Bonjour. – Лиза сладко потянулась.
Ей удалось-таки отыскать вторую мягкую туфельку. Девушка бодро спрыгнула с постели и подошла к окнам, чтобы поправить небрежно раскрытые шторы. Лиза придала плотной тёмно-кофейной ткани красивые складки, сняла бесполезную марлю от комаров, сложила её и водрузила на подоконник аккуратным свёртком.
– Такой день чудесный, – заметила вслух Бельская, выглядывая в окно. Туда, где раскинулся сад Смольного института. С их второго этажа вид открывался просто изумительный. – Как думаете, нам сегодня позволят погулять подольше?
– Было бы славно. Но это если Ермолайка сжалится и не оставит после занятий, как на минувшей неделе случилось, – без энтузиазма ответила ей Наталья.
Она расплела свои роскошные рыжие волосы, откинула их за спину и побрела в ванную комнату умываться.
«Ермолайкой» девушки прозвали за глаза своего строгого учителя химии, Петра Семёновича Ермолаева. Почтенный учёный муж преклонных лет отличался удивительной нелюбовью ко всему женскому полу, как думали институтки. Он постоянно заставлял их задерживаться после занятий и до бесконечности решать химические уравнения. Твердил, что все они беспросветно глупы и неспособны к учёбе, что, разумеется, оставалось далёким от правды. В отместку девушки прозвали его «Ермолайкой», как какого-нибудь кучера, привыкшего понукать лошадей.
Лиза отвернулась от окна.
