Пролог
– Ты хочешь отказаться от нас? – спросил я, осторожно подходя к Альке со спины.
– Я не знаю, Сень, – прошептала она, не оборачиваясь, – я не знаю.
Мы стояли в пролете между этажами. От батареи шёл жар, из окна ощутимо дуло. Мимо сновали люди, которым до нас не было никакого интереса. Обычное посещение больного родственниками. Обычная сцена.
Здесь постоянны либо волнение и радость ожидания, либо слёзы и боль потери. Второе как раз наш случай.
Алька смахнула слезу с щеки и обхватила себя руками. Плечи ее подрагивали. Хотелось сгрести ее в объятия, сжать до хруста, и никогда не отпускать, но я боялся даже приблизится. Казалось, только от моего присутствия ей становится ещё больнее.
Она всхлипнула и мой страх, навсегда потерять любимую женщину, пересилил все прочие. В секунду оказался рядом и, укутав Альку в свою куртку, стиснул в объятиях. Прижался губами к родинке за ухом, поцеловал в висок, в щеку снова вернулся к родинке.
– Я люблю тебя, Аль, очень люблю! – В панике шептал я, – я не смогу без тебя, дети без тебя не смогут…
Наверно мои слова звучали эгоистично, но они были правдой. Я и представить не мог, как буду жить без неё, женщины, которая за короткое время смогла излечить меня от прошлого, показала мне и детям, что такое настоящая семья и самое главное какой может быть любящая мать.
Алька застонала как раненый зверь и обернулась. Высвободила руку и дотронулась до моей щеки.
– Я тоже без вас не смогу, но Сень, я не хочу вставать между тобой и сыном.
– Аль…
– Тшш… – Чтобы я не перебивал, она прижала палец к моим губам, – как бы там не было, я для них мачеха и ей навсегда останусь.
– Не говори глупостей.
– Санька любит свою маму… и это правильно.
Алька устало выдохнула, ткнулась лбом мне в шею и, кажется, тихо плакала, и я молчал, носом уткнувшись в ее макушку.
Что я мог возразить? Только обнять еще крепче.
Переубеждать – бесполезно. Правильно. Конечно правильно. Неправильно то, что матери плевать на собственных детей. Всегда было.
Алька вдруг подняла голову и посмотрела на меня. Туман боли в ее взгляде развеялся.
– Не смей винить в случившемся Сашку, – четко проговорила она, – обещай мне!
Глядя в полные печали глаза я смог только кивнуть, но это мало убедило девушку.
– Обещаю, – сказал я, едва разлепив пересохшие губы.
Теперь уже кивнула Аля. И, прежде чем она успела ещё что-то сказать, я прижался к ее губам. Стараясь вложить в тот поцелуй все чувства, стараясь не дать ни ей, ни себе утонуть в пучине отчаяния.
– Андреева на процедуры, – крикнули со стороны отделения.
Алька вздрогнула. Я прижался лбом к ее лбу.
– Мне пора, – прошептала она, сильнее сжимая пальцами мой джемпер.
– Знаю… – ответил я крепче обнимая.
Так мы и стояли, закрывшись ото всех в коконе общей боли. Секунда и крик повторился снова…
1
Я слишком громко хлопнул дверью подъезда, чем спугнул дерущихся котов, а заодно и сам очнулся от мыслей.
Коты ворча и споря бросились вверх по лестнице и продолжили свои разборки где-то в районе четвертого этажа, мой же путь закончился на третьем.
Я брел по узкому коридору заставленному тем, что не помещалось в комнаты: мебель, стройматериалы, полки с одеждой и обувью; канистры и ведра с водой; детские и взрослые велосипеды, коляски и санки.
Не смотря на почти ночь, этаж гудел.
Кто-то курил на лестнице, кто-то копошился на кухне, одни заканчивали с готовкой, другие только собирались занять пост у плиты. Два соседа играли в шашки в холле, здесь же тусовались подростки, кто-то из них бренчал на гитаре. По коридору носились дети, в одной из комнат снова ругались, из другой слышался смех и гомон голосов. Общежитие, одним словом.
Правда уже давно получившее статус жилого дома, но оно, по сути, так общежитием и оставалось. Те же общие кухни, часто меняющиеся соседи, общие душевые и туалет на секцию. Общая жизнь.
Не мой случай, но брат с женой были счастливы, когда им, задарма, удалось выкупить здесь две комнаты, одна из которых с лоджией, и за полгода переоборудовать их во вполне приличную квартиру с собственной кухней, санузлом, и душевой кабиной.
– Арсений, – окликнули меня и схватили за руку. – Сеня, как Алечка?
Я остановился. Зажмурился и, прежде чем обернуться, медленно выдохнул. Какой же болью отзывалось в груди ее имя. Соседка, одна из местных старожил, с неподдельным волнением ждала ответа.
– Всё хорошо, тётя Люба, идёт на поправку. Скоро выпишут.
Глаза женщины просияли.
– Радость то какая! – воскликнула она, прижав руки к груди. – Ты от нее?
– Да, – коротко ответил я, не желая вдаваться в подробности.
Женщина что-то восторженно говорила, но я не понимал ее слов. Они словно не желали усваиваться. Любовь Степановна покачала головой и почти неощутимо тряхнула меня за плечи.
– Даст Бог, все у вас наладиться, сынок, ты только не отступай. Алечка очень хорошая и детки ее любят. Вы прекрасная семья!
Глаза защипало, я поднял взгляд к потолку и выдохнул.
– Семья, это семь я? Но это неправильно! – рассуждала как-то моя пятилетняя дочь.
Я укачивал младшую. Сын на втором ярусе кровати, делал вид, что уже спит. Алька и Злата сидели внизу, завершая вечер уже привычным ритуалом.
