– Он улетел. И вернуться не обещал!
Боярин Николай Ильич Шубин, юный Одаренный, только что победивший в магическом поединке, который тут называли Божьим судом, стоял посреди пятачка зеленой травы диаметром в десять метров, и разглядывал синее, чистое небо. В котором не было ничего, кроме летнего солнышка, заметно слепившего глаза. Ну, это для обычного человека, не наделенного Даром.
– Нет, – поправил он себя, – не наделенного именно той гранью Дара, которая сейчас…
Сейчас он совершенно машинально создал над собой объект, который по сути являлся воздушной линзой; самой главной частью телескопа, или бинокля. Повернутого к глазу пользователя, или – если хотите – создателя этого чуда обратной стороной. Так, что светило превратилось в крохотный, четко очерченный светлый круг, ничуть не мешавший зрению. Которое и отметило, самым своим краешком, какое-то движение в той стороне, что была представлена трибуной с застывшими на ней зрителями. И было от чего им замереть! Никто, кроме пожалуй, двух-трех человек, знавших… а скорее только догадывавшихся об истинной силе Дара Николая, и его способностях применять эту Силу, не верил, что опытный, прошедший не одну войну Одаренный, граф Стрешнев Борис Николаевич, потерпит поражение. Да еще какое – исчезнет с лица земли без всякого следа!
Вообще-то след он после себя оставил, но Шубин уже пообещал себе, что никому об этом не расскажет. Потому что чревато было… Не совсем материальный след, если уж быть до конца честным. Тот новый орган, Источник, который теперь «поселился» в груди Николая, прямо под родным, уже хорошо изученным, и ставшим неотъемлемой частью самой сути боярина, разглядеть обычным зрением невозможно было даже под микроскопом. А вот внутренним, при медитации; или вот так, «нырнув» уже привычно внутрь себя…
– Да-а-а, – проворчал Николай, делая первый шаг в сторону трибуны, – как раз сейчас ничего разглядеть и не получится. Искры, то есть Сила внутри так возбудилась, перебаламутилась, что даже настоящих, физических органов сейчас не разглядеть. И это, черт побери, хорошо. Очень хорошо!
Потому что были среди Одаренных, собравшихся на трибуне, умельцы, которые могли вот так «нырять» не только внутрь своего, но и чужого тела. И рассмотреть там…
– Кое что, скажем так, – думал Николай, наполняясь какой-то тревогой, – лишнее. Которое при вдумчивом использовании может оказаться очень даже полезным. Вроде этой самой линзы… Игрушка, конечно.
Очевидно, интенсивные тренировки Дара в последнее время не прошли бесследно. Ступив с плотного газона, выращенного явно с использованием Силы нужной направленности, на еще более плотный грунт, сейчас превратившийся в твердую, сравнимую с каменной, поверхность, он машинально повернул «бинокль». Или, точнее, огромный, диаметром на метр, не меньше, «монокуляр» – так, что трибуна, с важными лицами на ней, буквально скакнула ему навстречу. И прежде всего лицо Владимирского князя Александра Сергеевича Столетова, на которого и был направлен взгляд Николая.
Князь не сидел; не стоял на месте. С самым невозмутимым выражением лица, в котором боярин Шубин сейчас мог различить даже мельчайшие поры, он спускался с трибуны, а вслед за ним и супруга его, и многочисленная свита, в которой Николай, двигая на ходу перед собой созданный на голых инстинктах магический прибор, разглядел еще два лица, которые ему были нужны.
– Прямо сейчас, – добавил он с усмешкой, – хотя сами вы еще об этом не подозреваете. Но куда вы денетесь, вместе со своей важностью, и немалой властью в этой части российского государства?! Если я, конечно, правильно понял то немногое из законов и неписаных правил Великого русского княжества, которые успел изучить за… два месяца с небольшим. Княже! Александр Сергеевич!
Он так же машинально «растворил» линзу в воздухе, и остановился как раз на краю выжженного, утоптанного и идеально ровного поля, недавно радующего глаз свежей зеленью. Остановился напротив князя, уже спустившегося с последней ступени трибун, и буквально вонзившего тяжелый взгляд в юнца, посмевшего не только расстроить его планы (ага – не умер, как было задумано), но и вставшего у него на пути; явно с какими-то претензиями. Почему с претензиями? Да голос боярина, не громкий, направленный разве что как раз на нужную троицу – ну, и нескольких посторонних, ненужных сейчас для Николая лиц – был требовательным! Оскорбительно требовательным! Так, очевидно, мало кто разговаривал с хозяином владимирской земли.
– Чего тебе…, Николай Ильич? – выдавил из себя князь.
– Поговорить надо, Александр Сергеевич, – чуть сбавил градус требовательности парень, – с тобой, да с отцом Гермогеном. И с его Светлостью графом Бочкаревым Николаем Фомичевым.
– Так говори, – так же недовольно бросил князь, оглядывая названных лиц.
Едва видное под головным убором, которому Шубин не знал названия, да сквозь густую, полностью седую бороду лицо митрополита было напряженным; даже… потрясенным. И это – понял Николай – не было вызвано победой юного боярина в поединке. Главный же маг княжества, граф Бочкарев, напротив – безмятежно улыбался, и разглядывал победителя с заметным любопытством; как какую-то диковинную зверушку.
