Я умер в апреле, 9-го числа, в 13 часов 6 минут по местному времени прямо в троллейбусе 1-го маршрута. Сначала в груди что-то сильно закололо, а затем горячее жжение быстро разлилось по левой стороне моего тела. Я с трудом удержался от того, чтобы не застонать. Затем все оборвалось, поскольку я потерял сознание…
Позднее патологоанатом рассказывал моей жене, что если бы меня сразу доставили в реанимацию, то, наверное, еще можно было спасти, но, к сожалению, и «скорую» вызвали слишком поздно, да и медики прибыли без кардиологической аппаратуры. Тут он прав – винить особо было некого.
Потеряв сознание, я потихоньку стал заваливаться влево. И потом, когда троллейбус резко тормознул на остановке, я и вовсе упал набок, заняв все сидение.
Народу в салоне оказалось немного, и мое падение не привлекло особого внимания. Выходившим было не до меня, а входившие думали, что я лежу так на сидении уже давно. Многие из вошедших смотрели с брезгливостью, подозревая, во-первых, что я просто-напросто пьян, а во-вторых, что подобное лежание на сдвоенных сиденьях в общественном транспорте является для меня делом обыденным и привычным. Даже кондуктор – замотанная женщина лет сорока, отвечающая за порядок в салоне, поначалу возмутившись подобным поведением, высказала какое-то нелестное замечание в мой адрес, но затем отвлеклась обилечиванием еще живых пассажиров – план-то все равно надо делать, – и она ушла в конец салона. Только через две остановки, когда кондуктор снова наткнулась на мое бездыханное тело, в душе ее поселилась тревога.
– Эй, мужчина! Вы что лежите? – спросила она. – Вам что, плохо? Запаха вроде нет…
Я ей, естественно, ничего не ответил. Покойники молчаливы и болтать не любят.
Она склонилась надо мной и, сообразив по остекленевшем уже глазам, что со мной действительно не все в порядке, распихивая пассажиров, бросилась к водителю.
Троллейбус сразу же встал на прикол. Водитель по динамику объявила, что человеку в салоне плохо, что она вызвала по рации через диспетчера «скорую» и будет ее ожидать.
Народ сердито заворчал. Столько неласковых слов в собственный адрес я не слышал за всю свою не слишком длинную жизнь. Недовольных можно было понять, ведь этим скоропостижным поступком я срывал столько встреч и разнообразных планов… Кто-то успел оплатить билет, а его дальше не везут; кто-то куда-то опаздывал; кто-то хорошо сидел, а в другом троллейбусе придется стоять…
Поэтому посыпались советы: бабка в шали предлагала дать мне таблетку нитроглицерина; два люмпена предложили вынести меня на улицу и положить на лавочку на остановке, дескать, там я обязательно просплюсь, а самим ехать дальше. Молодой человек, стоявший рядом с двумя хорошенькими и молоденькими девушками, считал возможным ехать дальше. Подумаешь, полежит мужик в салоне, тут до конечной всего ничего осталось, а они в институт опаздывают. Надо, так и к диспетчерской на кольцо «скорая» приедет. А еще один мужик – высокий и очкастый, в кожаной куртке и в кожаной фуражке – даже склонился надо мной и со знанием дела пощупал запястье и возле шеи.
Я почему-то сразу сообразил, что он врач, причем анестезиолог и работает в больнице скорой помощи. Почему я так решил, не знаю.
Через несколько секунд, сообразив, что у меня не только пульса нет, но и рука подозрительно холодная, он, чуть повернув мою голову и заглянув в глаза, вздохнул и вымолвил с некоторым сожалением, что я, похоже, уже навсегда отъездился в троллейбусах. Причем я понимал, что сожалеет он вовсе не обо мне, грешном, а о том, что из-за задержки троллейбуса у него будет меньше времени на свидание с его дамой. Вытерев пальцы носовым платком, медик подхватил под руку свою спутницу – эту самую даму, весьма миловидную высокую блондинку в красном демисезонном пальто, – и вместе с ней быстро вышел из транспорта.
Народ, стоявший вокруг меня, услыхав такое заключение, быстро рассосался. А после того как какой-то чудак, одетый как бомж, с лицом явного идиота, стоявший себе до этого на задней площадке, во весь голос пропел: «Шел троллейбус первый номер, а в троллейбусе кто-то помер…» – и дурацки захихикал над собственной шуткой, самые непонятливые сообразили, что салон надо покидать, тем более что водитель, молоденькая девушка, уже опускала штанги.
Последними, позвякивая стеклотарой в матерчатой сумке, выходили из салона те два люмпена, что советовали вынести меня на улицу и положить там на лавочку. Один из них, тот, что пониже, сумел прихватить на память мою кепку, незаметно сунув ее за пазуху.
Он подумывал и о том, что неплохо было бы осмотреть мои карманы, но присутствие кондукторши его остановило.
Я видел все его действия и отчетливо понимал мысли, но никак не вмешался. Мне была ясна вся тщетность такой попытки, к тому же я и сам почему-то уже никак не ассоциировал себя с лежащим на сиденье телом.
– Ну что же, ты не так плохо выглядишь, – послышался знакомый голос.
Обернувшись, я увидел отца.
– Привет, сын, – произнес он, улыбаясь в седые усы и протягивая руку.
Я машинально протянул свою. И тут до меня дошло, что его внезапное появление абсолютно не удивляет меня, как будто все так и должно быть. И то обстоятельство, что он умер пятнадцать лет назад, никакой роли не играет. Вот он стоит передо мной такой, каким я привык его видеть, даже костюм знакомый – с медалькой участника Великой Отечественной войны на правой половине груди.
