Глава 1
Пасмурным субботним днем первого мая 1926 года на улице Халтурина1 было особенно многолюдно – нарядная публика возвращалась с только что закончившегося митинга на площади Урицкого2, посвященного Дню Интернационала. Среди гуляющих по случаю выходного дня горожан были рабочие и служащие, студенты и красноармейцы, нэпманы и даже «бывшие» – всем было интересно посмотреть на красочные плакаты и забавные агитационные автомобили, которые каждое городское предприятие украшало с учетом своей специфики: рабочие «Красной зари» поставили на шасси грузового «Рено» макет огромного телефонного аппарата, а пролетарии «Красного Треугольника» полностью закрыли корпус «Форда» гигантской калошей, назвав свой шедевр «Антанта в калоше». Также можно было прогуляться до площади Воровского, покататься на специально поставленных по случаю праздничного дня каруселях. Более же сознательная публика оставалась на площади Урицкого до конца, чтобы послушать пламенные речи революционеров и участников гражданской войны, а также посмотреть на нового ленинградского градоначальника, прибывшего из Баку первого секретаря ЦК Азербайджанской ССР – Сергея Мироновича Кирова. Выступления ораторов периодически прерывались аплодисментами и одобрительными выкриками. Люди восторженно выслушали новость об отлете из Троцка3 к Северному полюсу дирижабля «Норвегия» под командой отважного итальянца Умберто Нобиле, одобрительными аплодисментами встретили известие о заключении в Берлине договора о ненападении и нейтралитете между СССР и Германией, но особенно бурные овации последовали после прочтения молодым ленинградским поэтом Николаем Фёдоровым специального «Первомайского поздравления» от Владимира Маяковского, опубликованного в свежем утреннем номере «Красной газеты».
– «Товарищ солнце, – не щерься и не я́щерься!
– Вели облакам своротить с пути! —
Сегодняшний праздник – праздник трудящихся,
– и нечего саботажничать: взойди и свети!»
– вещал с трибуны под красными транспарантами высокий худощавый Коля Федоров. Газету от волнения поэт зажал в кулаке – текст он успел выучить наизусть и теперь, подобно древнему волхву, смотрел в хмурое питерское небо, призывая дневное светило выйти из-за свинцовых облаков и озарить своим светом праздничный Ленинград.
– «Солнце, и в будни лезь из-за леса,
– жги и не пяться на попятный!
– Выжжем, выжжем каленым железом
– эти язвы и грязные пятна! А что же о мае, поэтами опетом?
– Разве п-е-р-в-о-г-о такими поздравлениями бодря́т?
– А по-моему: во-первых, подумаем об этом,
– если есть свободные три дня подряд!».
Только Коля громогласно завершил стихотворение, потрясая в руке скомканной до неприличия газетой, как вдруг солнце будто и вправду вострепетало перед пролетарским гневом, который «за три свободных дня подряд» под влиянием пламенных речей и чуть менее пламенной, но все же хмельной, новой тридцатиградусной водки, мог вылиться во что угодно, и, перестав «ящериться», выглянуло в маленькое отверстие между тучами, словно подглядывая в замочную скважину. Солнечные лучи моментально осветили бордовые стены Зимнего дворца, озарили возбужденные лица людей, заиграли зайчиками на лакированных бортах «Антанты в калоше», и вся площадь взорвалась ликованием. Коля благодарно кланялся и что-то еще кричал от себя, пытаясь прочитать свои собственные стихи, но его не было слышно за многотысячными овациями, которыми публика воздавала благодарность молодому жрецу и его пророку-наставнику, призвавшим солнце осветить праздничный Ленинград.
Теперь же, когда митинг закончился, Коля шел по улице Халтурина в сторону Марсова поля в компании с двумя приятелями – сокурсником по университетскому факультету языкознания и материальной культуры Мишей Борисовым и его соседом – молодым рабочим Невского завода Тимофеем Филипповым. К поэту периодически подходили люди из числа его недавних зрителей, хлопали по плечу, жали руку, выражали благодарность. Коля всем улыбался и кланялся – такого впечатляющего триумфа за свою поэтическую карьеру он еще не испытывал. Спасибо университетскому секретарю комсомола Яше Граевскому – договорился с городским начальством, чтобы молодой поэт Федоров смог выступить на трибуне. Хоть прочитать свои стихи с трибуны толком не получилось, и публика аплодировала только стихам Маяковского, Коля все равно был на седьмом небе от счастья – достойно выступил перед тысячной толпой. Сам Владимир Владимирович (да простит он такое кощунственное сравнение) в его возрасте только в «Подвале Бродячей собаки» выступал, где всего десяток столиков, а творческая публика хоть и искушенная, но культурная – не освищут и не побьют. Зато вот рабочие – народ простой и гордый, фальши терпеть не будут, поколотят за милую душу.
Приятели вышли к Марсову полю. Здесь также кругом была праздничная атмосфера – повсюду алели знамена, транспаранты и растяжки, по дорожкам с грохотом катались агитационные автомобили, с кузовов которых произносили речи ораторы, вещавшие каждый о своем: маленький франтовато одетый тип с козлиной бородкой на ломаном русском с литовским акцентом, угрожал зажарить в огне революции польскую шляхту и лично Пилсудского, а дородная тетка в красной косынке клеймила позором китайских милитаристов. Но колоритней всех выглядел грузовик «Красного выборжца», украшенный алой растяжкой с белой надписью «Лордам по мордам». Стоящий в кузове пожилой рабочий с седыми усами на красном лице, не стесняясь в выражениях, ругал последними словами тех самых английских лордов. Публика посмеивалась над бранными выражениями и поддерживала хмельного оратора не менее грубыми шутками в адрес бессовестных англосаксов.
