– Твою мать!
– Что, Крот?
– Сигарета выпала.
– Вот идиот…
Нас было четверо: я, Мика, Ил и Крот. Мы шагали по Невскому, каждый занятый своим. Ил глядел на занесенные сугробами витрины, Мика звенел карманной мелочью, Крот оплакивал сигарету, а я хотел спать. Настроение было хуже некуда. Из бара выгнали, на метро опоздали, алкоголь почти выветрился, а снег, паскуда, все падал и падал, как будто ему за это платили.
– Господи, Крот, – огрызнулся Мика, – неужели обязательно лезть за всякими дурами?
– Она была пьяная!
– И что? А ты будто трезвый, рыцарь круглого стола.
– Если бы я не вмешался, ее бы изнасиловали прямо у стойки.
– Если бы ты не вмешался, мы бы сейчас сидели прямо у стойки!
Мика вытащил красно-белую пачку «Мальборо» и с раздражением закурил. Как и всегда, был он в узеньких джинсах, пуховике а-ля человечек из шин и шапочке-торчком. На щеках густой пеной чернела щетина. Шутки «утром побрился, вечером брейся снова» сегодня уже не прокатывали.
– А ты что молчишь? – обратился ко мне Крот, все еще терзавшийся утратой. – Самый умный, а придумать ничего не можешь.
– Давайте на такси и по домам, – откликнулся я.
– Не-не-не, – заверещал Крот, – домой я не поеду.
– Тогда можешь остаться на улице и спасти еще одну шалаву, если так хочешь, – заметил Мика.
Крот насупился и сжал кулаки, но против метра восьмидесяти трех его сто семьдесят два казались мышкой у баобаба. К тому же и драться он особо не умел. Вот задираться – да, а как дело до драки, то сразу в кусты. Крот он и есть Крот, что с него взять.
– Не знаю, как вы, – протянул Ил, – а я собираюсь еще где-нибудь засесть.
– Любой каприз за ваши деньги, – усмехнулся Мика.
– Из нас четверых не я тут мажор.
– Из нас четверых не я тут самый щедрый, – парировал Мика.
Мы молча прошли еще метров сто, пока Крот снова не застонал:
– Парни, давайте реально в бар? Что мы делать-то будем? Домой неохота.
– Тебе напомнить или сам справишься? – спросил Мика.
– Да что вам там, медом, что ли, намазано?
– Это было наше логово, – с ностальгией проговорил Ил. Мика и я понимающе кивнули.
Вообще, Ил был таким поэтичным, таким не от мира сего. Гундосил по-особому, мыслишку подкидывал вовремя и делал все так нерасторопно, словно прогуливался на лодочке майским утром. Спокойно, расслабленно, весло сюда, весло туда… В отличие от нас, резких, Ил действительно умел насладиться секундной и растянуть ее, как жвачку. Поэтому мы и прозвали его так – Илом. Точнее, Крот прозвал. Ил – значит мутный. Для Крота любой такой «поэтичный», не от мира сего – всегда загадка. К тому же Ил совсем не был против. Кличка ему шла. Лаконичная, но и растянутая… И-и-и-и-л. Как и он сам. Худой, вытянутый, в пальтишке, в шарфике, выбрит, вычесан. Красивый. Но красивый не как Мика, не той мужественной красотой, что в щетине и бицепсах, а именно своей нерасторопностью. Поэтичный, говорю же.
– Вон, парни, бар какой-то, – показал Крот пухлой ручонкой. – Давайте туда завалимся.
– Впервые такой вижу, – засомневался Мика. – Сколько раз здесь был, а ни разу не натыкался.
– Да этих баров на Невском, как грязи. И не заметишь, что новый появился.
– «Четвертый Рим»… – прочитал Ил.
– Давайте зайдем, – согласился я. – Лучше, чем в снегу ковыряться.
– Вот это правильно, – обрадовался Крот, и мы зашли.
С первых же шагов по незнакомой питейной стало понятно, что попали мы в какое-то особое место. Во-первых, музыка не долбила по ушам, как в любой другой забегаловке, а нежно обволакивала их, поглаживала струйками джаза. Во-вторых, хохот напившихся мужиков не раздавался на всю округу, и стекла от гомона не трещали. Напротив, сидевшие за столиками казались людьми если не интеллигентными, то хотя бы воспитанными, к чему мы, ясное дело, не привыкли. Ну а в-третьих… А в-третьих, я даже и не знаю, как объяснить. Да, здесь не было постоянно орущей музыки, пьяниц и телевизоров, развешанных по стенам, но удивляло не это. Удивляло совсем другое – ощущение. Будто мы шагнули из нашего мира в мир параллельный. Нет, даже не так. Будто с промозглой улицы мы нырнули прямиком в океан, в подводный город, где и дышать нужно не носом, а некими потайными жабрами, и двигаться расчетливо, медленно, со смыслом.
И парни тоже это чувствовали. Они озирались, смотрели на потолок, стены, посетителей, открывали рты, как рыбы, пытались разглядеть в интимном полумраке бара приевшуюся пошлость, дерущихся пьяниц, заигрывающих проституток, но ничего не находили. Пошлости не было. Куда ни глянь, глаз не цеплялся за что-то конкретно непривычное. Обычные столики, обычное пиво в бокалах, обычные диванчики и самая обычная барная стойка. Но, ей-богу, мы словно в музей зашли. Такое умиротворение и покой…
Потоптавшись с минуту у входа, мы наконец освоились и присели в угол к панорамному оконцу. Милая официантка приняла у нас заказ – четыре двойных виски – и испарилась. Мы сидели молча – какие-то застыженные, задумчивые. Крот, насколько ему позволила фигура, вжался в диван, Ил смотрел в окно, уткнувшись в кулак, Мика глядел на сложенные у ремня руки, а я все удивлялся, почему мы такие разные, но при этом продолжаем дружить. Неужели из-за общих интересов? Хотя какие у нас общие интересы? Поболтаться по барам, опрокинуть стопку, другую? Или универ? На универ нам, в принципе, вообще наплевать. Ну, есть он и есть, что такого. Мы в него пошли-то только ради того, чтобы в армию не загреметь. Никаких научных подвигов совершать не собирались, никто из нас особо и не интересовался, чем там будем заниматься – так, всего лишь потусоваться, вздремнуть, посмеяться, поэтому универ тут явно никаким боком.
