31 декабря 1898 года, 23:47. Санкт-Петербург, Литейная часть.
В этот день город будто сжимался в страхе. Бледный свет фонарей с трудом пробивался сквозь туман, улицы дышали промозглой сыростью, а ветер завывал в переулках, словно оплакивал тех, кто пропал. Никто не говорил об этом вслух, но все знали – сегодня кто-то исчезнет.
Анна спешила домой. Пальцы, стиснутые на ручке зонта, белели от напряжения. Она чувствовала на себе чей-то взгляд – не резкий, не явный, но настойчивый, пробирающийся под кожу. Она оглянулась, но в переулке позади никого не было. Лишь серый туман извивался, как живое существо.
Шаги ускорились. Она знала, что нельзя выходить одной в этот день. Отец предупреждал. Соседи шептались. Но она задержалась у подруги, и теперь жалела об этом. Каждый удар каблучков по мостовой отдавался в висках, сердце стучало в такт. Дом был всего в нескольких кварталах. Ещё немного.
Тень скользнула в боковом проходе. Анна замерла.
– Кто здесь? – голос её дрожал. Тишина.
Она шагнула дальше, ускоряясь, но вдруг что-то холодное, липкое коснулось её плеча. Девушка вскрикнула и обернулась. Позади никого. Только ночной воздух, густой, как смола. Легкие наполнились едким запахом гари.
И тут она увидела его.
Черный дым, клубящийся в воздухе, живой, осознанный. Он тянулся к ней, словно змея, извиваясь и расширяясь. Анна хотела закричать, но дым резко метнулся вперёд и вонзился ей в рот. Её тело выгнулось дугой, глаза расширились в безмолвном ужасе. Горло вспыхнуло огнём.
Мир погас.
А через мгновение она снова открыла глаза.
И улыбнулась.
3 января 1899 года. Кабинет частного детектива Николая Мезенцева.
Сквозь занавешенные окна сочился серый свет – блеклый, тягучий, чужой. Петербург снова прятался в утреннем тумане, и улицы казались выцветшими, размытыми, будто нарисованными на отсыревшем холсте. В комнате было сыро. Даже бумага, казалось, впитала эту влагу, желтоватые страницы газеты под пальцами были мягкими, рыхлыми.
За массивным дубовым столом сидел Николай Мезенцев.
Высокий, сухопарый, с прямой осанкой, которая даже в усталости не теряла жёсткости. Ему было около тридцати пяти, но выглядел он старше – не из-за морщин, а из-за той вечной усталости, что пряталась в его взгляде. Черты лица резкие, напряжённые, словно высеченные ножом. Высокие скулы, немного впалые щёки, твёрдый подбородок с лёгким намёком на щетину, которую он брил нерегулярно, когда выдавалась пара свободных минут.
Тёмные волосы острижены коротко, но не аккуратно – скорее практично. Он никогда не тратил время на внешность, не стоял перед зеркалом дольше необходимого. Ему было безразлично, как он выглядит, лишь бы одежда была чистой и удобной. Он носил тёмное шерстяное пальто, с которого почти не снимал следы пыли, шляпу с узкими полями, которую сдвигал чуть набок, когда глубоко задумывался. Под пальто – строгий костюм тёмных оттенков, немного потертый на локтях. Белая рубашка, застёгнутая на все пуговицы, тёмный жилет с серебряной цепочкой карманных часов, которые он иногда машинально щёлкал ногтем, когда задумчиво сидел за столом.
Его пальцы длинные, сухие, с костяшками, выдававшими частые встречи с холодным воздухом и бумагами. На правой руке – след от пореза, который он когда-то получил, защищая подозреваемого от ножа пьяного громилы.
Револьвер он носил всегда. В кобуре под левым боком, на крепком кожаном ремне. Он не снимал его даже дома, разве что когда ложился спать – и то кладя рядом, в пределах досягаемости. Убеждённый, что детектив, который расслабляется, долго не протянет.
Его движения были выверенными, спокойными, но в каждом ощущалась внутренняя напряжённость. Будто в нём работал невидимый механизм, который никогда не останавливался. Глаза двигались быстро, внимательно, отмечая мельчайшие детали, но в их глубине всегда жила лёгкая тень усталости – не от работы, а от того, что он видел и знал слишком много.
Он держал газету одной рукой, в другой – папиросу, которая давно потухла. Дым ещё ощущался в воздухе, но он не замечал этого. Его мысли были заняты заголовком, жирным, кричащим: "Загадочное исчезновение юной Анны Воронцовой!"
Он провёл пальцем по тексту, пробегая по знакомым словам: молодая девушка, приличное воспитание, последний раз видели вечером 31 декабря, возвращающейся от подруги. Отец, известный купец, умоляет полицию найти дочь.
Ничего нового. Такие статьи появлялись в газетах с пугающей регулярностью. Менялись только фамилии. Последние полгода, в конце каждого месяца, пропадали девушки. Всегда один и тот же сценарий: никакого шума, никаких свидетелей, просто исчезновение.
Мезенцев устало выдохнул, скомкал газету и отложил в сторону. Всё те же вопросы без ответов. Город жил своей жизнью, но страх, будто ржавчина, начал разъедать его изнутри. Родители перестали выпускать дочерей на улицу, после заката окна закрывались плотнее, ставни запирались на засовы. Петербург, всегда кипящий ночной жизнью, замирал в тревожной тишине, точно боялся, что за ним наблюдают.
Но самое странное было не в этом. Полиция работала. Искала, допрашивала, шерстила улицы, но каждый раз натыкалась на пустоту. Будто девушки исчезали в воздухе. Всё, что оставалось после них – это туман. Вязкий, холодный, окутавший город в ночь их пропажи.
