© Сергей Михайлович Анохин, 2018
ISBN 978-5-4490-4256-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Дней безымянных,
дней моих, ручей
путём извилистым,
путём непостижимым,
доступный всем
и потому ничей,
струится вдаль,
движеньем одержимый.
Шумит вдали могучая река
и пьёт ручья безвестные начала,
меня зачем, шумящая века,
и всех иных она в пути встречала?
В лад зазвучат многоголосья струй
и в гул прибоя вечного вольются;
я не пойму Создателя игру —
зачем ручьям дни краткие даются?
Молчит великой смерти океан,
но я – живу, и этой жизнью пьян…
Чёрный поезд
сквозь полночь промчал,
тьму шатая изверченным ветром,
на весь мир ошалело вскричал,
крик угас за мерцающим светом.
Только листья вокруг шелестят,
принесённую пыль собирая,
да мелькнувшего путника взгляд
на высокой сосне умирает.
И уже за сознаньем моим
поезд мчится сквозь вечные дали,
но летят, распыляясь, за ним
и надежды мои и печали.
Словно чувствуя их, от окна
оторвать себя путник не может,
и сжимает его тишина,
и пространство безжалостно гложет…
Когда я успокоюсь навсегда,
и холм могильный порастёт травой,
тогда пойдёшь спокойно по следам
души моей мятущейся живой.
Тогда увидишь то, что не смогла
увидеть за смешеньем дел и слов:
нависла над комочком жизни мгла,
в сердца вползая медленно и в кров.
Из-под жнивья не вспаханных полей
тревожные струятся голоса
народов, растворившихся во мгле,
и светлых душ, шагнувших в небеса.
И этот шум, и голоса живых,
не ведающих вещего пути,
меня лишали сил и головы,
в тебе ж боялся я себя спасти.
Любимая, ты всё поймёшь сама:
путь на Голгофу – одинокий путь
сквозь строй толпы, которой имя «тьма»,
с той ношею, чья тяжесть – жизни суть…
Родина моя больная,
ты зовешь меня – я знаю…
Коршуны клюют – просторы,
вороны поют – позоры.
В реках не вода – кровь мести,
будем ли когда – мы вместе?
Будет ли народ – народом,
чтоб впервые вброд – не сбродом?
Честь без кулака – бессилье?…
Далека пока Россия,
далека моя родная,
и зачем ей я – не знаю…
Снег-подёнка
летит и летит
с наклонившегося
небосвода,
я весной так пытался идти,
обеляя людей и природу.
Но растаяла сыпь моих слов;
и другого исхода не надо,
потому, что листвою готов
плакать в зарослях сонного сада.
Потому, что лишь тем и живу
на суровом ветру мирозданья,
что не раз испытал наяву
и цветения, и увяданья.
Метеор сверкнул
и канул
в неизвестность бытия,
а вверху —
куда ни гляну —
звёзд великая семья,
а вверху —
такая вечность,
что не верится в беду,
словно в путь
далёкий
Млечный
с замиранием иду.
Нередко начинается паденье
с того, что поднимаешься не сам;
возможно ли, крылами не владея,
с чужих ладоней взвиться к небесам?
В неподвижности мира
неподвижна Земля,
в неподвижности мига
неподвижен и я,
в неподвижности мыслей
неподвижность идей,
и в космической выси
спит посланец людей.
У человека есть:
одна дорога
и жизней много,
чтоб её пройти,
но если чересчур
их станет много —
от следующей
некому спасти…
Когда в себе
осмыслишь Бога:
дорога – жизнь,
а жизнь – дорога!
На небо глянь!
Густые облака
летят безостановочно куда-то,
и небеса, безмерных лет река,
влекут их – за пределы без возврата.
Летят они!
И вспышкой грозовой
мой мир сквозь них —
куда-то… —
мчится, мчится,
и всё, как облака над головой,
похожим будет, но не повторится.
Не суждено познать нам края,
к нему полшага не дойдёшь,
ведь помнишь, даже умирая,
о том, что ты ещё живешь.
Как можно ветер злой унять,
чтоб непогоды не бояться?
Да надо жизнь,
как есть,
принять,
и ветром стать,
и вдруг уняться…
Пусть Бог простит: в него не веря,
сам путь свой жизненный пройду;
я верю в дерево, и в зверя,
и в рыб, сверкающих в пруду.
И бесконечные просторы
природы вечны потому,
что мироздания узоры
нельзя осилить одному.
И разум, путь свой изучая,
одно сумеет обрести,
что нет у знания начала,
а, значит, нету и пути.
И всяк творец – итог творенья
своих основ, своих идей,
и люди есть, как откровенья
былых и будущих людей.
И Страшный суд един и вечен
для тех, живущих в данный миг,
кто не от страха человечен,
а от сращения с людьми.
Земля – упругий узелок
из огорчений и трагедий,
пытливых мыслей и комедий,
и ожиданья новых дней.
Пока о будущем на ней
живут раздумья человечьи,
пока ума надёжны плечи —
рок не развяжет узелок.
Холодная длинная осень,
порывистый ветер доносит
дыхание близкой зимы.
И листья уносятся с шумом —
куда-то! – в порыве угрюмом.
Так с дерева жизни – и мы…
Земля расступается перед дорогой,
а та – всё вперёд и вперёд,
и были бы только привычными ноги
движением мерить восход —
земля будет плавно
весь день расступаться
и, рядом с тобою проплыв,
всегда за спиной
монолитом смыкаться,
дорогу кольцом окружив.
Как будто дорога —
дрейфующий остров
в сплошном океане земли,
и чувствуешь сердцем,
всё более остро,
что даль остаётся вдали.
Сквозь темень поезд гулко мчит,
и за стеклом окна вагона
двойник мой чётко обрисован,
и тоже вдумчиво молчит.
Гляжу в его скользящий миг,
и всё тревожней сердце бьётся:
а вдруг возьмёт и обернётся —
на миг! – задумчивый двойник?
Попутчик был уже немолод,
но с тихой станции зимой,
в закрытый бором спящий город
свела дорога нас домой.
Мы шли и шли. И что-то было
