Света
У самого подъезда, ещё не подойдя к тяжёлой железной двери, давление пакетов на мои уставшие руки резко прекратилось, а все продукты из них вывалились на мокрый и грязный осенний асфальт. В разные стороны покатились яркие яблоки и апельсины, выпали пакетики со снеками и маленькие упаковки йогурта. Теплый ещё хлеб, в красивом бумажной упаковке, шмякнулся прямо в грязь. Я даже не попыталась хоть что-нибудь поймать, а просто положила на высокий бардюр порванные пакеты, которые остались у меня в руке и шлёпнулась на них попой, вытянув ноги прямо в лужу. Достала из кармана куртки сигареты с зажигалкой, закурила и пустила пару тихих слезинок по щекам. Громко плакать мне запрещено, я от этого становлюсь ещё более некрасивой и смотреть на меня противно.
– Тебе помочь? – спросил мимо проходящий пацан и я помотала головой. Он без стеснения подсел на бардюр и слегка толкнул меня плечом. – Да ладно тебе расстраиваться! Подумаешь! – улыбнулся он красивой ровной улыбкой, с острыми задорными чуть выглядывающими клыками, и слезы из меня, почему-то, перестали литься. А пацан в этот момент ловко вытянул из моей руки пачку с зажигалкой и, пока я пребывала в шоке от его наглости, закурил.
– Эй! Тебе, вроде, нельзя ещё! Меня не посадят?
– А ты и не угощала. Я сам взял! – он снова улыбнулся и я неожиданно развеселилась. Очень хитрая и какая-то обезоруживающая улыбка у него, а в ярких зелёных глазах будто весёлые чертики пляшут. Умилительно.
– Тебя как зовут, Матрёшка? – всё ещё разглядывая меня спросил он.
– Света. – ответила я и заулыбалась, вспомнив, как родители меня называли точно так же. – А почему матрёшка?
– Да глаза у тебя как нарисованные. – хохотнул он. – Ещё и блестят сейчас, потому что плачешь. Коса эта тугая. Вот я и подумал, что похожа на лакированную матрёшку. – он глубоко затянулся – явно не первый раз курит – и выпустил дым вверх над нашими головами.
Я тоже посмотрела вверх, но, разглядев свой балкон на тринадцатом этаже, зажмурилась. Вот бы телепортироваться сейчас туда по щелчку пальцев, вместе с посыпавшимися продуктами, сразу на кухню…
– Что за день?! – вздохнула я, всё ещё гипнотизируя свой балкон.
– А я Егорка. Хоть ты и не спрашивала. – заулыбался парень и я ему кивнула.
– Очень приятно, Егорка. – вежливо ответила я, как раз докурив, и стала подниматься.
Он тоже подскочил, взял пакеты с бардюра, где мы только что сидели, и стал разглядывать их на предмет возможной реанимации. А я стояла, и просто растерянно смотрела на его невозмутимые действия. Один он связал снизу крепким узелком и стал собирать в него раскатившиеся по тротуару и проезжей части яблоки с апельсинами. А потом, проверяя узел снизу на прочность, впихнул ещё несколько продуктов из кучи у подъезда. Поставил на сухой участок асфальта и начал заниматься вторым пакетом, который после манипуляций парня уменьшился на три размера и не вместил в себя всё, тяжело дотащенное мной из дальнего магазина. Тогда Егорка стал поднимать продукты с асфальта и пихать себе по карманам распахнутой куртки. Смотрелся он при этом очень нелепо: худощавый с растрепанными волосами, в безразмерной куртке и джинсах, которые держались на нем только за затянутый ремень, с упаковкой мяса и шматком колбасы, торчащими из карманов, и выглядывающей пластиковой бутылкой молока из внутреннего. Последним он выудил бумажный пакет с хлебом из грязи и широко улыбнулся.
– Вот и всё! Пойдем, до двери провожу.
– Хлеб уже на выброс. – с грустью подытожила я. Егорка вынул его из пакета разглядел со всех сторон, а потом ловко отломил треть, которая успела испачкаться и положил её на канализационный люк.
– Птичкам! – широко улыбнулся пацан и, отломив от чистой половины большой кусок, запихнул в рот.
– Пойдем, Птенчик! – сказала уставшим голосом я, и открыла дверь в подъезд.
Вызвала лифт и стала внимательнее разглядывать своего спасителя. Что-то подсказывало, что этот пацан не принесет мне неприятностей, даже наоборот. Миловидное лицо, темные короткие густые, но непослушные какие-то, взъерошенные волосы, ровные густые брови и яркие зелёные глаза в черных ресницах. Пацан выше меня, но я сама очень низкая. Плечи уже широкие, но мог бы быть покрепче, явно недоедает. Школьник, где-то выпускного класса, примерно. Очень смышлёный и взрослый взгляд. Вид у него немного потрёпанный, наверное из неблагополучной семьи. Страсть к хлебу, выуженному из грязи, только подтверждает мою теорию.
Грустно как-то.
Но он задорно улыбался, разглядывая меня, и отломил ещё один кусок хлеба, снова ловко его разжевав. Лифт, наконец-то, приехал и я собралась шагнуть первая, но парень решительно меня остановил, преграждая путь рукой.
– По правилам этикета, первым в лифт входит мужчина. Чтобы проверить на прочность конструкцию перед тем, как зайдет девушка. – выдал он, чуть подпрыгнув уже в кабине, и я расхохоталась.
– Благодарю, благородный Птенчик! – играюче сказала я, делая лёгкий реверанс и он одобрительно мне кивнул.
Выйдя из лифта на этаж, Егорка присвистнул. Все удивляются, когда попадают сюда впервые. Ещё в семнадцать лет я раскрасила здесь стены, летом, после поступления в университет на прикладное искусство. Пространство лестничной клетки расширилось почти в два раза, от несложных закрашенных геометрических форм и светлых оттенков. Под лампами, освещающими проёмы, я нарисовала жёлтые треугольники, типа теплого освещения и заехала полукругами на пол и пару ступеней, будто падает свет. А папа соорудил над этими лампами металлические козырьки, чтобы они смотрелись как уличные фонари.
