В душном, сыром подвальном помещении с пошарпанными от времени стенами, повидавшими немало за свою историю, откуда-то капало в углу. В годы, сейчас кажущимися такими далекими и спокойными, при царе-батюшке, от них пахло свежей эмалью. Затем война, отречение и революции; все перевернулось с ног на голову. Менялись постояльцы этого подвала и их конвоиры, как и власть вообще. А вот стены никто уже больше не красил. Теперь к свету. Его практически не было в помещении, а тот, что присутствовал, проникал туда сквозь небольшое зарешеченное окошко массивной входной двери из коридора, – источником его служила лампа, вкрученная в серый скрипучий металлический абажур, свисающий на полметра с потолка. А вот соприкосновений с внешним миром, в виде вентиляционных отверстий или каких-либо окон, пусть крошечных, у камеры не было совершенно. Отсюда и полная дезориентация во времени у двух офицеров, находящихся в ней. Никто из них не только не ответил бы на поставленный вопрос: «Который час?», а и затруднился бы сказать – день или ночь в данный момент… Они сидели прямо на бетонном полу, опершись спинами о стену. Бесконечно уставшие, голодные, изможденные жаждой, но так и не сломленные при этом, и еле слышно переговаривались между собой.
– А Вы слыхали, Роман Николаевич, о такой философской доктрине, как субъективный идеализм?
– Ну, что-то, голубчик, Вы уж слишком загнули, – вместо ответа покачал головой седоволосый офицер.
– Отчего же? Довольно любопытно, на мой взгляд. Вот представьте! Я и есть мир! Нет меня – нет и ничего вокруг! По-моему, неплохая трактовка. Как думаете? – устало улыбнулся поручик, глядя в потолок.
Звали его Сергей Васильевич, и был он лет на 10, а то и больше, моложе своего собеседника.
– Нет, извольте, я предпочитаю традиционное православие, всю жизнь его придерживался, с ним и уйду в мир иной. И Вам, Сергей Васильевич, рекомендую помолиться напоследок. Лишним это точно не будет…
Офицеры некоторое время сидели молча, наконец поручик вновь заговорил:
– Поскорей бы уже все закончилось. Скажу Вам по величайшему секрету и только Вам, я так устал.
Роман Николаевич внимательно посмотрел на молодого офицера.
– Недолго осталось, Сергей Васильевич, думаю, уже недолго, потерпите немного.
– Я выдержу, господин ротмистр, не сомневайтесь, это я так, к слову.
Капитан, глядя на коллегу, изобразил улыбку на уставшем, сером от синяков лице.
– Я ни в ком не сомневаюсь. Надо же, никого так и не раскололи. А ведь они мастаки в этом. Для меня было честью знать всех вас.
– И для меня, Роман Николаевич.
Договорить им не дали, потому как входная дверь со скрипом распахнулась, и конвоиры буквально впихнули в помещение человека. Тот не удержался на ногах и упал, выставив вперед руки.
– Воды! Дайте воды, – хрипло попросил поручик.
Но его просьбу конвоиры молча проигнорировали, и дверь снова захлопнулась.
Глаза, давно привыкшие к темноте, разглядели мужчину в офицерской форме, без погон.
– Кто здесь? – первым спросил он, всматриваясь в сторону офицеров.
– Добро пожаловать в наше скромное жилище, – пошутил Роман Николаевич.
