Чётвертая стража

Чётвертая стража
О книге

Сборник стихотворений «Четвертая стража» представляет собой мрачную и многослойную поэтическую вселенную, где переплетаются реальность и фантазия, обыденность и кошмары. Каждое произведение погружает читателя в атмосферу безысходности, одиночества и неизбежности. Это не просто поэзия, а глубокое погружение в темные уголки человеческой души, где каждый найдет что-то свое – личное и болезненное.

Читать Чётвертая стража онлайн беплатно


Шрифт
Интервал

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от автора. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия автора является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.


© Ирина Беньковская, текст, 2025

* * *

I. Четвёртая стража

«Свет на том берегу. Стол заказов, бюро находок…»

Свет на том берегу. Стол заказов, бюро находок,
порт приписки всех затонувших подводных лодок,
столб вдали верстовой, место встречи и дом свиданий,
грязный скомканный лист неоправданных ожиданий;
на ладони свистулька из глины огнеупорной.
Вглубь, и вниз, и вперёд. Вот сомкнулся свод над водою чёрной.
Стонет молот, уходит холод; из-под пологих
сводов мерно доносится сердцебиенье многих.
И нельзя вздохнуть, и скрипит ладья, и не видно света.
Чьё-то имя мешает петь, как во рту монета.

Четвёртая стража

Тот, кто войти под твой стремится кров,
поёт, не выговаривая слов;
не кашляет охрипшим nevermore'ом —
в невидимые дует паруса,
и тонкие чужие голоса
ему бесстрастно подпевают хором.
До сна ли тут, когда сгустилась мгла.
Жужжи, жужжи, казённая игла,
верти волчок, царапай дно колодца;
искрится нить в стеклянном колпаке,
и свет её с той мглой накоротке,
что в стены ненадёжные скребётся.
Твой терпеливый гость тихонько трёт
напильничком мышиным взад-вперёд.
Поёт волчок, подрагивает веко;
жужжи, жужжи, наматывай круги.
Снаружи, как положено, ни зги,
ни зверя, ни звезды, ни человека,
что, собственно, не значит – ни души.
Звени ключом, бумагами шурши —
не отменить присутствия, дыханья
и в воздухе особой тесноты,
что предваряет взгляд из темноты
и влажных крыльев лёгкое касанье.
И, в общем-то, всего осталось чуть —
неловко улыбнуться и шагнуть
навстречу, путь себе отрезав к бегству,
и губы разомкнуть не без труда,
чтоб прошептать дежурное: «Куда
ведёшь меня?» И далее по тексту.

Гавана

Крик петуха в предрассветную рань
(ночь пролетела, за нею другая)
лезвием ржавым вонзится в гортань —
ты не в Чикаго, моя дорогая.
Город – как мёртвая роза в руках:
пальцем коснись, и рассыплется в прах.
Гомон на пристани, стук молотка,
мокрых снастей набухающий кокон;
капля, помедлив, сползает с виска;
сумерки, срез перепончатых окон,
влажное кружево, мрак, тишина,
воск, оплывающий на пол. Страна
с именем кратким, как выдох – и вдох
(скрип или всхлип). Цитадель, Фернандина;
гиблое место, мой ангел. Из трёх
сотен ангольцев всего половина
до окончанья дождей доживёт
(занавес, дрогнув, к кулисам плывёт).
Полдень, дыхание каменных плит,
красная нитка на смуглом запястье;
горсточкой чёрной фасоли гремит
в такт барабанам нехитрое счастье;
новые пешки для новой игры.
Хриплое радио, звон мошкары,
лепет Масорры и рёв площадей,
шарканье конги, сухие ладони,
август, испарина, грохот дождей,
крики на лестнице, топот погони,
кровь на губах и бумажный комок —
пропасть, свобода. В назначенный срок
всё, что истлело, вернётся опять,
вспыхнет, всплывёт, прорастёт, повторится —
ветром, терзающим мокрую прядь,
запахом патоки, тлена, корицы,
плесени, спермы, безумья, чумы
(яростный хор вырастает из тьмы).

Habana blues

Чешуя черепичных крыш остывает. Тут
день – как жидкое олово, ночь – отсыревший трут;
влажно дышит в лицо сентябрь: ты не бойсь, не выдам.
Сгинешь зёрнышком риса в мешке – фиг тебя найдут.
И неровную кладку стены ощутив спиной,
можно тихо следить, как из камня уходит зной;
как смиряется пульс, и кончается век, и в кульке бумажном
тает колотый лёд, и волна идёт за другой волной.
Опускается солнце над кладбищем замка Иф;
пахнет йодом, как в ординаторской. Закусив
губу, понимаешь: поздно. Но сотни бумажных лодок
безрассудным ветром несёт отсюда в залив.
Ты и рад бы поддаться, с волками по-волчьи выть,
плавно двигаясь в такт, – но к лицу ли такая прыть?
Зажигают свет, и кровавые губы валькирий
отливают лиловым. Кажется, не доплыть.
Спи, красавица, в оловянном своём гробу —
вся в цветах из фольги, с одинокой звездой во лбу.
Он не тронет тебя – слишком явно дрожат ресницы;
да и то сказать, ни к чему искушать судьбу.
Суррогатный кофе, ударницы в бигуди
и солдатский жетон, как ладанка, на груди.
И упрямый, как боль, металлический вкус потери
(и ещё много-много светлого впереди).

«Письмо из города-призрака, распластанного на берегу…»

Письмо из города-призрака, распластанного на берегу:
шаг с оглядкой, вполсилы; вдох – через «не могу»;
автобус ползёт в Ведадо; пассажиры поют
песни о смерти и верности. В домах грошовый уют;
пыльный воск, позолота. Зелёные светляки.
И фотографии мёртвых раскрашены от руки:
эпоха вмурована в стены с извёсткой заподлицо —
под голубой глазурью, лаковой сладкой лазурью
все на одно лицо.
Давно не виделись, здравствуй. И я там была; пила
какую-то дрянь. Пластинку скребла тупая игла;


Вам будет интересно