ПРОЛОГ. ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Восемнадцать лет назад
– Девочка, – повитуха протянула младенца мужчине, который буквально ворвался в комнату, услышав писк новорожденного. – Крепенькая, здоровенькая, черноглазенькая. Вся в папу.
Мужчина, чьи волосы в полумраке комнаты, освещаемой лишь парой подсвечников, казались бордовыми, замер, словно наткнувшись на стену. Потом впился взглядом в младенца, даже не пытаясь прикоснуться к нему. Перевёл злобно прищуренные глаза на молодую, устало улыбающуюся ему молодую женщину, лежащую на кровати.
– В какого папу? – его вкрадчивый голос заставил женщину перестать улыбаться, а повитуху невольно отшатнуться и прижать к пышной груди недовольно пискнувшего младенца. – Ты же клялась, что кроме меня у тебя никого не было. Надеялась, что я ничего не узнаю и приму чужого ублюдка как своего?
– Но… она твоя, – растерянно пробормотала молодая мать. – Твоя! Я была только с тобой, ко мне ни один мужчина не прикасался, никогда! Только ты!
Последние слова она буквально выкрикнула, приподнявшись на кровати, а потом со стоном рухнув обратно – все её силы ушли на рождение ребёнка.
– Ложь – это даже хуже, чем измена, – уронил мужчина, потом достал из кармана кошелёк и кинул на пол возле кровати. – Дом оплачен ещё на три месяца, можешь оставить себе мои подарки – ты их заработала. Но больше никогда не пытайся приблизиться ко мне, слышишь? Никогда.
Он говорил тихо и безжизненно, не кричал, не угрожал, но от его интонации повитухе захотелось оказаться на другом конце города.
– Эд! Эд, пожалуйста, – молила женщина того, кто уходил, даже не обернувшись. – Я не понимаю! Почему? Это же твоя дочь!
Но мужчина даже шага не замедлил, вышел, хлопнув дверью, от чего младенец закатился громким плачем, вторя своей рыдающей матери. Повитуха подбежала к окну и, машинально покачивая и похлопывая ребёнка, стараясь успокоить, проследила, как ушедший вскочил в седло и галопом помчался прочь. Когда даже отдалённый стук копыт по мостовой утих вдали, она вздохнула и подошла к рыдающей в подушку роженице.
– Ну-ка, прекращай реветь, успеешь ещё настрадаться. А сейчас нельзя, молоко пропадёт, чем красавицу свою кормить будешь? Папка её уже бросил, не хватало ей ещё и материнского молока лишиться.
Рыдания затихли, женщина подняла от подушки заплаканное лицо, отёрла ладонью мокрые щёки и решительно протянула руки:
– Дай!
– Ну вот и хорошо, вот и славно, – приговаривала повитуха, помогая молодой матери в первый раз приложить младенца к груди. – Мужчины – они сегодня есть, завтра нет, а дочка с тобой навсегда. Ты посмотри, какая красавица!
– Правда? – робко улыбнулась женщина, разглядывая красное сморщенное личико с опухшими глазками.
– А то! Я столько младенцев на своём веку повидала, уж поверь, красотка у тебя родилась, – ворковала немолодая женщина, радуясь, что новоявленная мать вся сосредоточилась на дочери. – Конечно, сейчас-то страшненькая, да как иначе? Думаешь, легко на свет пробиться? А вот отдохнёт немного твоя доченька, посветлеет, личико разгладится – сама увидишь, какое чудо родила. Имя-то придумала уже?
– Эд хотел сына Киммерлином назвать.
– Так пусть Киммерлиной будет. Чем не имя?
– Киммерлина? Красиво. Только не слышала я раньше такое, – слегка растерялась молодая мать.
– Ну, так и что? Будет у твоей чудесной доченьки особое имя. Которого ни у кого больше нет.
– Киммерлина, – женщина с нежностью погладила макушку, покрытую чёрным пушком. – Кимми. Пусть хотя бы имя у тебя будет… от папы.
ГЛАВА 1. ПОХИЩЕНИЕ
День первый
Я мчалась за повозкой по обочине дороги, радуясь, что, как и любая ящерица, очень быстро бегаю. Иначе давным-давно уже отстала бы и упустила из виду тех, кто похитил моих братишку и сестрёнку. Точнее, не похитил, а просто увёз, купив у дядьки Грода. Но я с этим была не согласна и потому мчалась сейчас по густой траве, подныривая под ветки кустарника, выбирая момент, чтобы запрыгнуть в повозку.
Дорога была мне знакома, по ней отчим несколько раз возил нас в город на ярмарку, где продавал выделанные шкурки пушных зверей. И я знала, что уже скоро будет такое место, где ветки старой раскидистой берёзы нависнут над дорогой. Это был мой шанс, поэтому я припустила изо всех сил, обогнала повозку и взобралась на берёзу, радуясь, что мои цепкие лапки с коготочками позволяли мне не только по деревьям лазить, но даже по потолку бегать.
Вот когда я порадовалась, что уродилась таким «убожеством» – не красивой волчицей, как моя мама, да и вся наша стая, а мелкой ящерицей. И хорошо, что никто об этом не знал, кроме отчима и Луки с Силли, конечно. Отчим, когда впервые меня во втором облике увидел, сплюнул, от души выругался, а потом велел никому о таком позорище не рассказывать и на глаза не показываться.
Кто мой отец, никто не знал, а поскольку в положенное время я второй облик не обрела, все решили, что он человеком был, в него я и пошла. Мама молчала, только как-то сказала, что мой родной отец отрёкся от меня, сказав, что мама ему изменила, и прогнал нас. И спросить уже некого – мама умерла от родильной горячки незадолго до того, как я впервые обернулась. Говорят, так бывает – оборотень от испуга или горя – а я тогда аж поседела в одночасье, – может раньше срока второй облик обрести.
