Холодные зимние ночи мучительно бесконечны, за стёклами воет вьюга, ему не спится. Его от неё отделяет глухая вечность. Он пьёт крепкий кофе и пишет ночами письма.
20 января
Набор первых слов невелик и всегда банален. Ну, знаешь, все эти «Здравствуй!», «Я к вам пишу…» и «Моя родная!». Поэтому без вступлений и предисловий.
Для меня, как всегда, расстояние – лишь условность. Я, как всегда, умею тебя, как воздух… И не умею тобой, как весенним ветром… А между нами границы, и километры, и ты, как огонь, а мне не мешает отдых… Хотел бы назвать смятением, но не стану. Иначе – откуда такое чувство, как будто пьяный, и что-то внутри горячо и нежно?
Как видишь, в таких вещах поэзия неизбежна! Ведь брался писать о том, что видел и что читаю, ну, может, ещё (но реже) о том, что понял. Такие сентенции сложно оправить в слово, но если выходит – то слово прочнее стали.
Хотя ты и их, вероятно, прочтёшь, не перелистаешь. Они тебе будут креплёным бальзамом по сердцу. Ну я надеюсь. Как мне – залогом. Я буду тебе писать под любым предлогом. Ты будешь читать между строк мой голос, и он у тебя внутри отзовётся пульсом. Мне будет не так пронзительно, не так пусто от мысли о том, что теперь я – холост.
По-моему, я чрезмерно сгущаю краски.
Пожалуйста, не хвали меня понапрасну – твоё одобрение мне ослабляет душу.
Пожалуйста, напиши мне.
Люблю. Твой Ждущий
Конверт у неё в руках пахнет пачули, травой, гвоздикой… Ей даже не нужно смотреть на обратный адрес – она столько лет этим запахом упивалась, что он для неё – как сигнал уже, как улика. Сердце в груди у неё сжимается, замирает, она жадно пробует на язык каждый знак и слово и вновь поддаётся его колдовскому зову… И ищет слова. Для того, что нельзя передать словами.
21 января
Твои визиты ко мне – как грохот с ночного неба. А впрочем, когда тебя нет – мне совсем нелепо, так что греми спокойно над самой крышей – мне будет в радость изредка это слышать.
Я здесь, признаться, несколько ослабела. Моя основная проблема – немая праздность. Это тревожит. Скорее всего, напрасно (лень – это временно, я не могу без дела), но это, пожалуй, слабое утешенье.
Я окончательно разучилась врать, принимать решения, даже сердиться уже не могу, похоже.
Я ношу платья, часы и кожу.
В последнее время живу будто бы в блокаде: день изо дня без конца проверяю почту, но знаться со мной, похоже, никто не хочет… Я утешаюсь, мол, я – молодой писатель!
В общем, всё время вру себе, извиваюсь… Помнишь, когда мы были, ты знал меня и говорил – я страус: если не вижу, мол, то, что – страшно, то и живу – спокойно и трезво даже.
Мне снятся сны. Я редко потом их помню. Ещё реже снишься ты. Заедает совесть. Я так привыкла нуждаться в твоём непогрешном слове, – любое другое слово ему не ровня.
Пиши мне. Пиши ещё, под любым предлогом, я нахожу в твоих мыслях, в твоих словах отголоски Бога. Ты не грусти там, старайся смотреть бодрее.
Всё. Жду ответа.
Твоя Медея
Февраль для него, как всегда, заготовил кризис. Разлука невыносима, и сердце вот-вот взорвётся. Уже не спасают ни кофе, ни сон, ни письма… Он пишет, и боль между строчек льётся.
1 февраля
Родная моя… Я скатился до обобщений: разве возможно в слове раскрыть твой образ? Но если меня настигает твой вечный голос, то ты на земле действительно всех роднее.
Мысль о тебе, как дамоклов меч, надо мной зависла. Ревностно, как жена, отшивает любые другие мысли. Всюду твои вещицы и безделушки. Я слушаю твой дабстеп, хоть его невозможно слушать.
Грустно смотреть на то, как ты там сдаёшься. Милая девочка, всё ещё будет, верь мне.
Будь снисходительней к звёздной своей карьере. Ты всё сумеешь, знай! И всего добьёшься.
Знаешь, на самом деле, мне очень плохо… Сердце стучит так сильно, что, верно, уже оглохло. Я бесконечно скучаю. Боюсь сломаться – мне ведь теперь уже далеко за двадцать.
В общем, я знаю, конечно, что ты мне скажешь, но если я сдамся, то больше уже не встану.
Нужно ползти, пока позволяют раны. Всё остальное, пожалуй, уже не важно.
Я взял билеты на самолёт, вылетаю в среду. Буду к утру, надеюсь. Максимум – до обеда.
Только не нужно меня встречать – созвонимся, ладно? Иначе придётся бриться, лететь в парадном…
Всё. Очень скоро я буду рядом, будешь рассказывать мне свои сказки лично. Думаю, вместе мы смотримся органичней.
Я хочу быть с тобой. Ты не против, правда?
2 февраля
Страшно, любимый. Отчаянно, дико страшно. Ты мне сегодня приснился грустный, в крови и саже. Что-то тяжёлое мается возле сердца. Внутри холодеет так, что не отогреться…
Не торопись, не дури, не бросайся в омут!
В тихие игры чёрт до поры играет, но всё равно обведёт, заманит или (не к ночи сказать) и совсем угробит.
Так и любовь – мучительна, как гангрена. Стадия поздняя, на ампутацию нужно время. Зря ты усугубляешь.
Но, знаешь, впрочем, я извелась не меньше. Решай, как хочешь. Я тут храбрюсь, конечно, пока есть силы, и, разумеется, жду тебя, ты ведь знаешь. Чувствую, вот увижу, и всё – растаю.
Страшно. Отчаянно страшно, милый…
Гулкую тишину разбавляет лишь звон капели… Ящик почтовый пуст уже третий месяц. Небо всё выше и ярче, а дни длиннее. Корреспонденты с экрана доносят дурные вести. Хрупкий её рассудок покрыт пеленой тумана. Безумие с каждым днём подползает ближе. Она пьёт горячий кофе и снова пишет, день изо дня, безропотно и упрямо.
