«Лирический герой»
Я не знаю, что может вывести его из этого состояния, – в отличии от остальных моих персонажей, он слишком сосредоточен на себе, и его почти невозможно соединить с окружающей средой. Даже его последняя влюблённость не смогла проникнуть в его внутренний мир. Какое ущербное определение, – никогда не буду пользоваться им, а то ещё, чего доброго, какой-нибудь усердный литературовед сподобится на выпуск словаря моего языка. Нет, таких словосочетаний там не будет, как не будет слов вроде «сетовать» и ему подобных. От одной такой мысли делается муторно. А он сидит себе спокойно в кафе за углом, делает вид, что изучает девушку за соседним столиком, которая в свою очередь, делает вид, что полностью игнорирует его. Они немного смешны, но может и вправду его слегка возбуждает её идеальная фигура, и приятные черты лица, едва задрапированные прядью волос, а она погружена во что-то своё и ей совершенно наплевать на него с его дебильной похотью. Девушка необыкновенно привлекательна… Пожалуй, спущусь в это дурацкое кафе, – оставлю её себе. Что бы такого одеть, чтобы не выглядеть идиотом? Пиджак, разумеется, ни к чему, хотя только он и способен придать мне некоторую солидность. К чёрту солидности! Одену свитер и джинсы, в конце концов у меня есть шикарные ботинки. Пусть отдохнёт мой лирический герой. За последний месяц я слишком уж много уделяю ему внимания, время подумать о себе. Хочется взять с собой свою только что вышедшую книгу (фотография на всю обложку!), или ещё лучше, – саксофон, и сразу продемонстрировать ей свою гениальность. Что-то подсказывает мне о её причастности к искусству, впрочем, в прошлый раз это “что-то" тоже было, но моя блистательная М, оказалась абсолютно равнодушна и к литературе, и к музыке. Но какое отношения М может иметь к девушке в кафе. Никогда нельзя делать выводов по одному частному случаю. Впрочем, мне всё равно!
1990 год
«Пустота»
1
Кроме меня в Нью-Йорке проживает огромное количество французов, но почему-то, именно ко мне прицепился этот заметно пьяный чёрный. Да, ни в коем случае не негр, а – «чёрный», иначе возникнут проблемы, – так объяснили мне чуть ли ни в первый же день друзья, живущие в Америке около трёх пет. Чёрный, так чёрный… Я попытался объяснить ему, что абсолютно не интересуюсь наркотиками и поправить его финансовую ситуацию сейчас не могу при всём желании. Чёрный поверил, но не отстал, решив, что наступил момент нашего знакомства. Протянув жёсткую ладонь, он представился: «Рикки». После непродолжительной пытки, упавшим голосом, я раскрылся: “Пьер". Услышав моё имя, чёрный пришёл в такой восторг, будто бы это радикально поменяло его жизнь в счастливом направлении. Естественно, возвращаться к прошлому, чёрный уже не хотел, это было заметно по его заблестевшим глазам. Я не собирался уходить из бара, но остаться здесь означало загубить ночь. Оставив чаевые под недопитым фужером и, улыбнувшись новому знакомому, я потащился к гардеробу, дожёвывая зачерпнутые со стойки орехи. Ненависть разъедала мой мозг, на лице покоилась умиротворённая улыбка. С подобной улыбкой девушка, наверняка, студентка, подала сломанную пополам куртку и приняла мятый доллар. Бог знает, что находилось за этой улыбкой. Я поймал полудетский взгляд, приятно обжёгся и вытолкнул себя на улицу.
Ветер гонял по противоположной стороне стайку мелкого искрящегося мусора. Увидев меня, бросил это занятие, и улетел в сторону Гарлема. Небо чернело, не замечая, что кто-то повыворачивал из него все звёзды, – последняя безжизненно мерцала и казалось, вот-вот перегорит. Пахло невидимыми отбросами. Слышались автомобильные гудки и неизменная сирена, о существовании которой в баре полностью забываешь. Под ногами путался пыльный больной или бесстрашный голубь – полуночник. Уверен, что знаю его парижского двойника. Он попытался ворковать, но осёкся, решив продолжать вызывать жалость. Я пнул его ногой и направился своей машине. На лобовом стекле судорожно бился квиток штрафа. Костлявая прорезиненная лапа «дворника» крепко держала добычу. На душе, как на дудке, исполнялось нечто мерзопакостное. Ключи от машины зацепились в кармане за нитку, и на их доставание ушла вечность. В итоге пришлось что-то оторвать. Связка вырвалась из рук, и презрительно пшикнула из лужи. Оказавшись снова в моей руке, ключи были склизкими и холодными.
2
Месяц назад напротив моего дома ютился симпатичный продуктовый магазинчик, где днём и ночью продавались французские сыры и шоколад, правда совсем не такие как в самой Франции, но всё же… Теперь здесь банк, и никаких следов шоколада. В моём подъезде поменяли дверь, перекрасили стены, – сейчас они не коричневые, а серо-голубые. Вместо соседнего дома – огороженный сеткой пустырь для приведения, его тень иногда можно заметить на угрюмой кирпичной стене. Тень стоит неподвижно, наискосок, пока её не заденешь взглядом. Не пугайтесь, я не собираюсь писать о переменах в Нью-Йорке, – это не реально. За то время, что я живу здесь поменялось всё. В Париже на это уходят тысячелетия. Там, по-моему, до сих пор горят газовые фонари и бродят шарманщики, только теперь для удобства у них баяны. В день моего отъезда птицы на бульварах пели о любви, о том же они поют и сегодня. Меня не тянет назад, хотя в Нью-Йорке все сделано так, чтобы человек никогда не полюбил этот несуразный город. Человек пускает здесь корни вопреки всему тому, что ему предлагается или тому, что у него отнимают. Здесь живёшь надеждой во что-то и ожиданием чего-то, а в Париже – уютом, собранным за несколько веков.
