У всех было отличное новогоднее настроение, хотелось петь и танцевать. Включили магнитофон и Ленка Степанова, громко топнув ногой, обернулась к Ваське Дугову, и звонко пропела:
– Василек, Василек, голубые глазки, полюби меня, родной, будешь жить, как в сказке!
Маня Захарова, завклубом и худрук в одном лице, со смехом ответила за парня:
– Не полюбит он тебя, у него другая, ноги толстые, кривые, и, к тому ж, рябая!
Все, кто были в клубе, покатились со смеху. История, случившаяся с парнем, была хорошо известна. Больше месяца шумела деревня, смеясь и осуждая современные молодежные нравы. Васька с неделю не показывался на улице, чтобы не слышать насмешки и подколы сельчан. Дело-то произошло вроде бы житейское. Он уговорил глуповатую и отмороженную на всю голову, Лизку Леонидову, пустить его переночевать, обещая жениться. Ее родители в тот день уехали навещать больную родственницу. Васька, живший в соседях, слышал, как мать говорила дочке, что вернутся завтра утром. Девке стукнул тридцатник и, кроме того, что прослыла она глупой и чудовищно охочей до мужиков, была еще рябая да кривоногая, будто всю жизнь просидела на бочке. Ночью, в самый разгар их любовной утехи, родители почему-то возвратились. Васька только тогда понял, что с Лизкой не одни, когда под потолком вспыхнула люстра. Он, как был, в чем мать родила, так и ломанулся к выходу, на бегу с головой заворачиваясь в одеяло, сдернутое с голой Лизки. То ли из-за слабого зрения, то ли сыграл фактор неожиданности, но отец парня не узнал, а мать, запиравшая на ночь дверь в коридоре, чуть рассудка не лишилась от страха, увидев несущегося на нее голого мужика с одеялом на голове. То, что у дочки был ночной посетитель, родителей не удивило. Это случалось и раньше. Мать с отцом молчали, понимая, что замуж ей вряд ли выйти, а жизненных радостей хочется. У Лизки была своя комната в пристрое, и она с кавалерами уединялась в ней, так что родители могли даже и не знать, одна сегодня дочка спит или с очередным ухажёром. На этот раз Лизка решила, что поскольку, родителей дома нет, то и большого греха не будет, если развлекутся они на родительской кровати.
Может, все так бы и прошло, не будь Леонид Леонидов таким, каков он был. Хитрый и смекалистый, он дотошно анализировал ситуацию, а уж если, касалось его семьи, то все скрупулезно просчитывал на четыре хода вперед. Он моментально сообразил, что из случившейся неприятной истории можно извлечь пользу, и спускать на тормозах эту канитель не стоит. Он поднял такой крик, так грохнул стулом об пол, что у Пелагеи, в доме напротив, зажегся свет. Его жена, еще не отошедшая от шока, услышав грохот, со страху заголосила. Поднятая среди ночи буза, собрала в доме Леонидовых всех соседей. Васькина мать, не подозревавшая, кто виновник переполоха, увидев валяющиеся на полу брюки и рубашку сына, простодушно поинтересовалась:
– А почему, одежа моего сына у вас на полу валяется? И трусы, как у Васьки, и носки я только вчера штопала. Недавно купила, два раза одел и уже порвались…
Среди установившейся тишины, хозяин, потирая руки, злорадно произнёс:
– Очень хорошо. Вот теперь всем стало понятно, чей кот ходит лизать сметану. Теперь все ясно! Васька, значит, тут на моей постели кувыркался и одеяло утащил. Ну, что же, тогда пусть женится на нашей Лизке. Совратил девку, пусть в жены берет. Вот, Анна, чтобы избежать позора и загладить оскорбление, которое нанес нам твой сын, завтра утром жду сватов. Иначе, на обеденном автобусе поеду в милицию писать заявление.
Мать Васьки растерянно стояла у двери, стесняясь смотреть на голую девицу. А Лизка, как ни в чем не бывало, не стыдясь наготы, сидела на кровати, свесив толстые ноги, и, тупо, уставясь в стенку печки.
– Что расселась, бесстыдница, прикройся хоть чем-нибудь. – Отец со злостью швырнул ей халат. – Вот молодежь пошла, ни стыда, ни совести.
– Это уж точно! – поддержала Пелагея. – Полна изба народа, а она сидит, как изваяние, хоть бы ей что.
В комнату протиснулся Очипок и уставился на Лизку.
– Лизавета, а ты ничего. Я и не думал, что у тебя такие буфера, а задница-то, как у Бугровской Ссоры…
Услышав сравнение дочери с лошадью, Ленидушко позеленел от злости. Подскочил к Очипку и, сжав маленький, но жилистый кулачишко, поднес к его лицу
– Тебе чего здесь надобно, а? Что здесь, театр что ли? Приперся, без тебя бы не обошлись.
– Шёл мимо, а у вас шум, крик, дай, думаю, зайду. Вот и зашёл. Да, ты не переживай, дядя Лень, дело-то житейское. Сколько можно поститься, захотелось Лизке скоромненького.
– Иди отсюда, трепло. Балаболь в другом месте. А вы, что тут расселись? – Ленидушко до того разозлился, что аж слюной брызгал. – Чего расселись? Идите спать. Не видите что ли, что ночь на дворе? – Он схватил соседку за руку и потащил к выходу.
– Ты сам-то, хоть, не дури. – Пелагея спокойно отняла руку. – Её пытай сначала, как дело было. Может, она его силой затащила.
– Что ты несешь, Пашка? Какой силой? Ты разве не знаешь дуговскую породу? Что отец покойный, что сынок, одно семя. – Подойдя к дочери, завернувшейся в халат, спросил:
