ДЕЛО ЗАВОДА «КОМСОМОЛЕЦ» 1937 г.
Можно ли было предугадать, что всего через год Виталий снова окажется за решеткой? Увы, политическая обстановка того времени не внушала особого оптимизма. Но в глазах Маруси с Виталием возможные преследования были лишь серьезным бытовым неудобством. Им даже в голову не приходило, что следующий арест может иметь фатальные последствия. Виталий был человеком жизнелюбивым, живучим и очень выносливым физически. Самое худшее – снова придется какое-то время пожить врозь. Но выпустят же его когда-нибудь. Непременно выпустят и дадут возможность воссоединиться с семьей!
Молодые решили только, что больше не станут терять времени, которое отпущено им для того, чтобы быть вместе. Пока суд да дело, им уже под тридцать. Пора бы уже появиться на свет их первенцу. Как говорилось в начале нашего повествования, рождение ребенка у новоиспеченной четы было спланированной акцией, предполагавшей активное участие отца на всех этапах ее реализации, включая совместные визиты будущих родителей к врачу определенного профиля.
«Катенька, – пишет Маруся в июле 1936 года, – будь добра, позвони Герману Андреевичу (21-48-72) и запиши меня на 19-е, на любой час, лучше пораньше. Я 19-го надеюсь быть у него с Виташкой, чтобы детальнее поговорить о будущем» [19].
Укреплению надежды на будущее немало способствовала возможность самореализации, которую Виталий в полной мере ощутил на заводе «Комсомолец».
«У Виташки теперь все уроки по вечерам, – пишет Маруся сестре. – Так ему гораздо легче. В обеденный перерыв он в своей библиотеке проводит литературные чтения, читает вслух Гоголя. Работает он очень много, – добавляет она с уважительной нежностью, – и еще собирается заниматься в заочном пединституте, уже ждет от института программу» [20].
Маруся тогда уже работала переводчиком в отделе творчества народов СССР Гослитиздата, возглавляемом Г.А. Шенгели. Образ жизни свободного художника, связанного только сроками выполнения работы, был лишен необходимого ей дисциплинирующего начала. Иногда она часами могла тосковать об отсутствии вдохновения для собственного творчества, когда нужно было вовсю двигать уже взятую работу. Но близость Виталия привнесла в Марусины трудовые будни необходимый ритм. Мало-помалу его собранность и спокойная целеустремленность стали общей чертой их совместной жизни. Тем более, что М. Петровых всегда «работала с голоса»: все свои стихи и переводы она обязательно проговаривала вслух. А для этого необходимо полное уединение. Хочешь не хочешь, а работать приходилось ритмично, в определенные часы, пока Виталий был на службе.
Благоприятным этот период был и с финансовой точки зрения. Как начальник отдела Виталий получал около тысячи рублей, плюс Марусины доходы по линии Гослита.
«Мы собираемся переменить комнату», – не без удовольствия сообщает Маруся Кате [20], и вскоре из густонаселенной заводской коммуналки они с Виталием переезжают в частный сектор, сняв комнату в более тихой и комфортабельной квартире (г. Егорьевск, улица Новая, д. 21). Уже после гибели мужа М. Петровых будет вспоминать эту комнату в своих стихах.
Вот на этом самом месте
В этой комнате чужой
Мы прощались. Были вместе,
Не рассечь – душа с душой.
«Прощанье», 1943
Маруся была счастлива в Егорьевске, и в Москву ее тянуло всё меньше и меньше. Чтобы не мотаться туда-сюда лишний раз, она просит Катю получать в Гослите гонорары за свою работу.
«Моя доверенность тебе – у мамы. 17-го в 2 часа будь добра получи деньги; из них возьми себе 40 + стоимость починки керосинковой + телеграмма Виташке. Родителям верни мой вчерашний должок 10 рублей. Остальное оставь до меня.
Целую тебя крепко, моя радость, и очень за всё благодарю» [19].
В то же время интересы супругов по-прежнему далеко не во всем совпадали. Маруся в те годы активно развивала свои литературные знакомства, а Виталию в чистом виде литературное общение никогда не было интересно. Вдохновляли его только такие же натуры, как он сам: с мощным общественным потенциалом и острым чувством социальных процессов. И на свою беду он притягивал в свою жизнь таких людей, даже когда уже не занимался никакой общественной деятельностью.
Еще до второго ареста Виталий свел роковое знакомство с человеком родственного склада, которое погубило их обоих.
Эмиль Клинг был сербским политэмигрантом немецкого происхождения. На завод «Комсомолец» он пришел в одно время с Виталием и занял должность начальника планового отдела. Клинг был разносторонне образован, начитан, знал несколько иностранных языков, и политическое прошлое у него тоже было весьма драматическим. Когда Клинг примкнул к коммунистам, его югославская семья этого не приняла. Не приняла до такой степени, что брат жены Бронислав Николич написал на Клинга донос в полицию. Но арестовывать его пришел только один агент, которому Клинг сунул взятку и бежал за границу. Какое-то время он жил в Праге, затем приехал в Советский Союз и познакомился здесь с другими политэмигрантами из Югославии. Один из соотечественников, Александр Цветкович, служивший тогда начальником планового отдела Главстанкоинструмента (Главка), помог Клингу устроиться на завод «Комсомолец». Обо всем об этом Клинг поведал Виталию еще на заре их знакомства в сентябре 1935 года, и было в его личности нечто такое, что внушало Виталию доверие. Клинг стал на заводе первым, после Горелова, кому Виталий рассказал о своей судимости, с кем не опасался говорить на политические темы.
