Десять жизней Мариам

Я сижу на солнышке. Старым костям солнышко по нраву. Николас говорит:

– Мама Грейс, ежели и дальше будешь там сидеть, до хрустящей корочки прожаришься!

А я ему отвечаю:

– Вот и дай мне прожариться как следует!

На солнышке так приятно, так славно, его тепло – единственное, отчего суставы болят поменьше. Оно, как теплое масло, растекается по моим изболевшимся рукам.

Из дверей выбегает Фрэнсис и направляется прямиком ко мне. О господи, ну что за женщина! Двигается, словно солдат на марше.

– Мама Грейс! Ты так и не позавтракала. Совсем ведь истаешь, коль есть не будешь, – хмурится она.

Вижу-то я плохо, зато слышу хорошо и знаю, что Фанни хмурится. Стыдно портить такое красивое лицо. Но ее беспокойство вызвано любовью.

– Да не очень и есть-то хочется, Фанни, – говорю я ей. – Я уже порядком стара, вот и таю потихоньку. – Я смеюсь: мне нравится эта маленькая шутка.

Николас ворчит. У этого мальчика нет чувства юмора.

– Мама Грейс, тебе нужно поесть.

Я качаю головой, потираю колени. Как же солнце приятно ласкает мои кости! И вызывает в памяти историю, слышанную… да уж давненько. О чем была та история? О Зекииле в пустыне и – подумать только! – еще о костях[1]. Высохших. Он их складывал вместе, те сухие кости. Зекииль этот… Мне всегда было очень интересно, что этот парень делал среди песков у черта на куличках.

– Мама Грейс?

– Да я уже поела, Ники. Мне хватит.

Они с Фанни пристально смотрят друг на друга, я это чувствую. И знаю, что они думают: «Ну, что ты будешь делать с этой женщиной? Вспомнилось ей! Мысли ее бог весть где блуждают». Я улыбаюсь про себя, откидываюсь на маленькую подушку, которую Трехцветка сшила специально для моего стула. Ощущение, будто сидишь на перине. Эта моя девчонка просто чудо. Она может сделать что угодно, вот прямо что угодно. И откуда только берутся такие славные дети?

Солнышко теплое, греет. Прямо как, помнится…

Адмирал лает надрывно, с хрипом, словно его душат. Кто-то идет. Вот же глупая псина. Любимая работа этого прохвоста – погавкать от души. А теперь рычит. О, видать, белый идет.

Непонятно, почему Ники научил глупое животное рычать только на белых… Хотя нет, понятно. Ники всем своим собакам дает одну и ту же кличку. Этот четвертый… или пятый? Да неважно, все предки этого тявкуши звались Адмиралами, и всех учили грозно рычать на белых людей. Но человека, который там идет, я пока разглядеть не могу, надо подождать, когда подойдет поближе. Слышу его голос. О, теперь он близко. Ники, должно быть, схватил Адмирала за шкирку. Один-то глаз у меня еще ничего, а вот вторым я вижу только тени. Слышны голоса, отдельные слова, но о чем речь, не понять. Впрочем, по тону похоже, толкуют о каком-то деле. Что-что он там говорит?

– Как фамилия? Сколько вас здесь живет? Кто ты такой?

Помню много лет – нет, десятилетий – назад, перед войной, тоже переписчик приходил. В этом Огайо хорошо умеют подсчитывать жителей. Тот парень все никак не мог сосредоточиться на мне и детях. Ему казалось, что у меня один цветной ребенок и один белый, и он пытался понять, как такое может быть. А я посоветовала на любом поле посмотреть на корову и быка. Или спросить, как такое получается, у собственной матери.

А у этого белого голос высокий, тонкий и пронзительный. Какой-то козлиный. Напоминает давешнего кайнтукийца. У того голос тоже прям вонзался в ухо, аж по спине холодок бежал. Ну, вроде замолчал. У Ники-то голос низкий, и к белым людям он обращается громко, вежливо, но без почтения. Его не воспитывали почтительным. Я снова хихикаю. Но Ники хоть пытается быть вежливым. А Фанни? Вот прям чувствую, как она кипит. Представляю ее смуглое лицо, высокие скулы, темные глаза, мечущие стрелы в незваного гостя. Девчонка-то что твой порох! А, успокоилась, покончила с этой ерундой, я слышу. А теперь я вижу и переписчика, ничего особенного в нем нет. Просто еще один белый человек в коричнево-серой одежде.

Мужчина облизывает палец и переворачивает страницу. Бумагу подхватывает ветер и принимается с ней играть. Будучи главой семьи, Николас отвечает переписчику, как учила его мать: «Всегда говори с белым вежливо, как воспитанный. Но на этом всё. Ты такой же свободный человек, как и он». Трехцветка сказала это сыну, потому что он умеет красиво говорить. И он молодец, послушался маму. Мне тоже доводилось отвечать на вопросы белых мужчин, с одними я говорила вежливо, а с другими нет.