Октябрь. Ливень. Капли дождя со всей силой ударяются о стёкла и тут же отскакивают, словно пуля рикошетом. В комнате темно: выключен свет, занавешены шторы, и только слабая полоска света вырисовывается в дверной щели.
Папа сидит рядом, на кровати. В его большой и тёплой руке – крошечная ладошка дочери. Если быстро привыкнуть к темноте, то можно заглянуть в папины добрые глаза; и кажется, будто ничего больше не нужно для счастья, только чтобы он пробыл здесь ещё немного, чтобы не уходил так рано…
– Папа, останься. Я очень скучаю.
– Не могу, моя сладкая. Папе нужно идти.
Барабанная дробь дождя. Выдох. Как грустно и странно делить папу с кем-то ещё. Он не увидел этот взгляд, но почувствовал его и наклонился ближе.
– Я обязательно вернусь, – прошептал папа у самого уха, – сладких снов, Карамелька.
Поцелуй в лобик, короткий, но нежный – так целуют своих детей все любящие отцы на свете. Скрипнула кровать. Он встал и, не оглядываясь, направился к выходу. Его огромная фигура удалялась всё дальше и дальше…
Корнелия резко проснулась от частого сердцебиения. Дыхание сбилось, вспотели руки и спина, колени зловеще подёргивались под одеялом – этот кошмар стал сниться всё чаще после переезда в Россию. Как иронично! Прошло целых двенадцать лет, но один и тот же сон не переставал появляться вновь.
Дождь редким стуком шлёпал по крыше, а густые ночные облака почти не пропускали свет. Сквозь вертикальные окна можно было разглядеть лишь ночную серость, подсвеченную дымкой от зажжённых фонарей. Девушка повернула голову под звуки тихого сопения соседок – они спали крепко и пробуждались долго, как и положено в их возрасте.
Корнелия откинула одеяло и свесила ноги с кровати. На ощупь отыскать обувь не так-то просто, она вечно куда-то пропадает.
Нужно поскорее уйти, остаться одной. Трудно хранить секреты, если делишь комнату с кем-то ещё.
В коридоре школы-пансиона всегда было светло, и Корнелия невольно сощурилась, покидая спальню. Она поморгала, привыкая к яркому освещению, после чего огляделась по сторонам и прислушалась. Никого. Но это и не столь важно, ведь посещать уборную не возбраняется даже в ночное время суток.
Корнелия искренне недолюбливала любительниц покурить: они никогда не закрывали окно, из-за чего в дамской комнате становилось не менее холодно, чем на улице; а во время дождя через открытый проём то и дело влетали резвые капли и заливали всё вокруг. Корнелия любила апрель, и первые моросящие ливни тоже любила, но холод терпеть не могла.
Войдя в уборную, девушка первым делом захлопнула форточку, протёрла подоконник оставленной на раковине тряпкой и вгляделась в ночной туман, который застилал огни от фонарей по периметру школы-пансиона и верхушки деревьев леса. Дождь только начинался.
Когда она узнала о том, что папы больше нет, было раннее утро. Никто её не разбудил и даже не услышал, как скрипнула дверь, когда девочка вышла из своей комнаты. На кухне сидел дядя Филипп и смотрел вперёд, словно сквозь стену, а рядом – абсолютно бледная, как полотно, старшая сестра.
Какой-то психолог сказал, что для детей до четырнадцати лет не существует смерти, мол они не способны осознать и остро отреагировать на потерю близкого человека. Но правда ли это для тех, кто в один день потерял всё – вот, в чём загадка.
«Папа вернётся?»
Дядя Филипп встрепенулся, услышав детский голос – как будто Корнелия разбудила его после глубокой дремоты – а у Динны по щекам полились слёзы, и, кажется, не в первый раз.
«Нет, детка, – Филипп повернулся и посмотрел на неё. – Папа не придёт».
Она почему-то сразу всё поняла, без сказок про звёздочку и дальнее путешествие. Она знала, что такое смерть, и могла догадаться, что случилось с её папой. Догадаться, но не принять: папа не мог её бросить, папа сказал, что обязательно вернётся.
Корнелия даже не заметила, как заплакала – слёзы сами текли по лицу и падали на пол.
Люди, которые крепко спят, могут забыться. Те, кто просыпается от каждого шороха, так не умеют.
Туман сгущался всё сильнее, и с крыши срывались крупные капли. Корнелия смотрела вдаль, стараясь отвлечься. Их ночной диалог с папой уже более десяти лет подряд внушал страх, что любой разговор может стать последним: с дядей, с сестрой… А ведь сестра единственная, кто сможет её понять.
Корнелия включила телефон, который по привычке утащила с собой из спальни, отыскала знакомый номер и набрала:
«Не спишь?»
Смска ушла и сразу была прочитана. Динна всегда отвечала быстро, если не пропадала в работе.
«Пока нет. Тревожные сны?»
Она всё знала наперёд, как будто читала мысли на расстоянии.
«Я боюсь, что это случится снова».
Эти разговоры уже давно надоели обеим сёстрам. Из года в год – одно и то же. Одни и те же детские травмы.
«Ты в безопасности. Мы с Филиппом тоже».
Корнелия знала, что никто из их семьи не позволит, чтобы всё повторилось. Но страх не слушается мозга, он подчиняется чувствам.
«Тебе страшно с другими, в пансионе?» – вторая смска от сестры.
«Нет, мне не страшно с ними, мне страшно за них», – быстро набрала в ответ и отвернулась.
