Отражение ведических мифологем в восточнославянской
календарной обрядности
Федор Иванович Буслаев в своей знаменитой речи “О народной поэзии в древнерусской литературе”, произнесенной в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году, подчеркивал, что “ясное и полное уразумение основных начал нашей народности есть едва ли не самый существенный вопрос и науки и русской жизни”. Пытаясь сегодня решить хотя бы малую часть этой задачи, мы обязаны обратиться к еще живой народной традиции и попробовать рассмотреть ее сквозь призму многотысячелетнего прошлого, в котором скрываются “основные начала нашей народности”. Отметим при этом, что в восточнославянской народной традиции вообще, а в северно-русской в особенности, сохранились такие элементы культуры, которые архаичнее не только древнегреческих, но даже и тех, что зафиксированы в текстах памятников индоевропейской мифологии – Ригведы, Махабхараты и Авесты.
В связи с тем, что именно в ведических текстах сохранились в большом количестве описания и объяснения архаичных индоевропейских календарных обрядов, именно эти тексты представляется необходимым использовать как дешифрующие при анализе восточнославянской и, в частности, северно-русской календарной обрядности. Возможность обращения к ведическим текстам при рассмотрении русского материала обусловлена “как большей степенью соответствия между ведическим и русским в силу лучшей сохранности в русском языке архаизмов, чем в западных языках, так и большей близостью русской мифо-поэтической традиции к индоиранской”.
В сохранившихся до рубежа двадцатого века верованиях северно-русских крестьян, особенно в устойчивых календарно-обрядовых циклах, четко прослеживаются реликты архаического индоевропейского календаря, уходящего корнями в глубины тысячелетий. Так восточнославянская дохристианская картина мира четко дифференцирует два временных цикла года: период от зимнего солнцестояния (двадцать второе декабря) до летнего солнцестояния (двадцать второе июня) и период от летнего солнцестояния до зимнего. Начало каждого из этих циклов было четко обозначено календарными обрядовыми действиями: зимними Святками и Иваном Купалой. Судя по некоторым реликтам обрядов, а также по скандинавским материалам, в глубокой древности зимние Святки длились полный лунный месяц или двадцать восемь дней. Так у шведов святки “были известны под именем Иольского или Юльского праздника, как важнейшего и продолжительнейшего из всех. Этот праздник отправлялся в честь Тора в Норвегии зимой, а в Дании в честь Одина для благословенной жатвы и скорого возврата солнца. Начало праздника обыкновенно наступало в полночь четвёртого января и продолжался целых три недели”, писал Забылин. Здесь стоит обратить пристальное внимание на два мифологических образа – Одина и Тора. Один – верховный бог скандинавской мифологии, изначально представлявший духовную власть, мудрость и сакральное знание. Он владыка небесного царства мертвых, который сам себя принес в жертву и пронзенный собственным копьем девять дней висел на мировом древе, после чего испил священного меда поэзии и получил руны – носители высшего знания и мудрости. Именно благодаря такой жертве Один-Водан соединился с мировым деревом и стал посредником между богами и людьми, между предками и потомками. Он удивительно близок к арийскому Варуне, также владыке космического океана (небесного царства мёртвых), всех земных вод, царю закона и хранителю сакрального знания. Варуна связан с деревом, крону которого он “держит в бездонном пространстве” и “корни которого вверх, а ветви вниз смотрят”. Здесь имеет смысл вспомнить русский заговор, где на “море-океане, на острове Буяне стоит дуб-карколист, вниз ветвями, вверх корнями”, при том, что в севернорусских диалектах “буй, буево, буевище” – погост, кладбище, “тот свет”.
Скандинавский бог Тор “первоначально мыслился как бог неба. Имеются явные следы связи Тора с культом дуба.”, указывающие на его первоначальную связь с мировым деревом.
Таким образом, скандинавские святки, длящиеся три недели, были посвящены божествам, связанным с миром мертвых, “тем светом” и мировым древом.
Восточнославянские Святки тоже связаны с культом мертвых, с миром ушедших на “тот свет”. Именно в эти дни в мир живых возвращалось “Святье” – умершие, души которых на время Святок вселялись в тела их потомков – ряженых. Судя по севернорусскому материалу, рядились (во всяком случае в древности) самые родовитые и знатные, те, чьи роды были самыми старыми в данной общине, деревне, селе. Об этом свидетельствует одно из вологодских диалектных названий ряженых – “кулеса”. В тех же диалектах “кулыня”, “кулина” – знатная, богатая, родовитая. Стоит отметить, что санскритское «кула» – семья, род, «кулажа» – принадлежащий к знатному роду, «кулина» – родовитый, знатный.
Общеизвестно, что в народном представлении у мертвых нет обычного земного тела (“у навей нет облика”), поэтому они могут прийти в этот мир, только позаимствовав у кого-то из живых его плоть. Виноградова подчеркивает, что ряженые и нищие являются теми ритуально значимыми людьми, при посредничестве которых можно связаться с миром умерших. Здесь стоит отметить, что русское слово нищий соотносится с древнеиндийским «нистиас», что значит “чужой”, “нездешний”, и в целом аналогично понятию “ряженый”.
