Я с удовольствием листала журнал с прическами далекого нулевого года. В перерыве между назойливыми трелями телефонного звонка девушка-администратор сладко предупредила меня о том, что придется еще немного подождать.
«Опять вернусь домой с полотенцем на голове, словно не из парикмахерской, а из бани», – подумала я, вежливо улыбнувшись в ответ. Няня просила отпустить ее сегодня на час пораньше. Значит, чтобы успеть, мне придется жертвовать сушкой и укладкой после окрашивания. Я шумно вздохнула в тот самый момент, когда на ресепшен неожиданно повисла странная тишина. Администратор в растерянности смотрела на меня…
Потому что ей звонила я. Звонила из заграницы и отменяла запись. Потом «я» попросила к телефону меня.
Надеясь, что все это веселый розыгрыш моих друзей, с которыми мы когда-то играли в студенческом театре, я приехала в аэропорт. Но холод, обволакивающий желудок словно перед экзаменом, подсознательно подсказывал, что это – не шутка.
Я подошла к кафе, в котором она назначила мне встречу, и сразу увидела ее. Она жадно вглядывалась в занятых собой и своими телефонами людей. Поэтому даже вздрогнула, обнаружив меня, уже сидящую напротив нее за столиком.
«Так вот как я могла бы выглядеть в свои 35, – подумала я, вглядываясь в нее, внутренне радуясь и ужасаясь. – Что должно произойти, чтобы так запустить себя».
Она тяжело сказала: «Не испугалась, пришла… А я бы испугалась. Пришла бы, посмотрела бы из-за угла и ушла… ни с чем. Как всегда, впрочем».
Словно желая вытащить наружу мой страх, который вызывала у меня она и вся эта ситуация, испытывала своим безжизненным взглядом. И найдя его в моих глазах, вкрадчиво спросила: «Помнишь, после девятого класса ты поступила в гимназию? Первую в городе. Появившуюся еще до того, как из простых школ начали вылупляться лицеи и колледжи в каждом районе».
Не дождавшись моего утвердительного кивка или угуканья, торопливо продолжила: «Но что-то пошло не так. Ты вдруг испугалась, что не потянешь, не получится, да и надо ли тебе это. Хотя на самом деле просто скучала по друзьям, оставшимся в старой простой школе, и захотела вернуться. Ведь в 15 лет это так важно, чтобы была своя тусня, в которой ты что-то значишь. А тут надо было все начинать заново. В лидеры не выбьешься. Они уже есть среди тех, кто учился здесь всегда. И еще неизвестно, кем ты тут станешь. И станешь ли вообще.
Но тебя смогли уговорить остаться. Подумать хорошенько, что раз ты прошла конкурс 10 человек на место, значит чего-то стоишь».
Она помолчала и с сожалением продолжила: «А я испугалась. Тусня оказалась важнее. Забрала документы. Вернулась. В болото… ты же помнишь. Начало 90-х. Наш двор. Половина парней бандиты, половина – менты, половина девчонок работают в ларьках, половина – обслуживает армян на рынке. Ты тогда, в 15 лет, приняла самое правильное решение. И ушла. Вырвалась из этого круга. Осталась в гимназии. А потом даже поступила в университет на бюджетное место.
А я… пошла в техникум. Как мама сказала. Маме ведь виднее, – она зло усмехнулась. – Хотя хотела, вот как ты. В институт. На исторический факультет. Мой любимый предмет. Я ведь до сих пор все даты помню по истории России. 20 лет прошло, а я помню».
Она улыбнулась, и на мгновение в ней показалась четырнадцатилетняя я – любимая ученица нашего историка. Выглянула и тут же спряталась в этой потухшей тетке, которая рассказывала: «Потом. Аборт. Потому что парень не хотел. А я побоялась. Его потерять. Одной с ребенком остаться. Нищету плодить…»
«Эх, – горестно махнула рукой. – Парень все равно ушел».
Я не могла отвести взгляд от ее лица, такого похожего на мое и такого чужого. Моего лица из другой реальности.
А она все говорила: «Устроилась в контору одну. Попивать там начала. У тебя, кстати, тоже такой период был. Как ты из него выкарабкалась, ума не приложу. Потом наконец-то решила: „Да ну его все к черту! Не получается ничего! Ни с работой, ни с мужиками“. Забеременеть после того аборта так больше и не получилось. Видимо, одна только у меня яйцеклетка была годная. Пошла на курсы. Выучилась на маникюршу. Работаю. В салоне. „Коготки“ называется. Черт-те что, а не название. Но платят неплохо».
Она вздохнула. И как-то очень серьезно и страшно, приближая свое лицо к моему, сказала: «Я прожила худший вариант твоей жизни. Тот сценарий, которого ты боялась. Я пошла на поводу всех твоих страхов».
«У тебя, кстати, маникюра нет», – сказала она и хотела было взять меня за руку.
Но я ее отдернула… и проснулась.
В своем доме. Рядом спал муж. Было еще темно.
Пытаясь выровнять дыхание и унять нервно колотившееся сердце, села на кровати. Потом пошла на кухню, чтобы открыть кран и, как учила покойная бабушка, глядя на воду, трижды повторить: «Куда ночь – туда и сон».
Возвращаясь с кухни, заглянула в детские комнаты, успокаиваясь едва слышным сонным дыханием. Вернулась в спальню. Из-под тумбочки выглядывал листок, вызвавший смутную тревогу. Я подняла его. Это оказался рекламный флаер… маникюрного салона «Коготки».
