Вечером по белостенным зданиям Майдаля ползут закатные розовые отпечатки, и сотни голубей, примостившихся на выступах и в впадинах построений, бросают сотни трепещущих крылатых теней. Голубей много, очень много – больше людей. Сотни, тысячи, миллионы? Их несчётные войска спускаются с шелестом на площади, бесстрашно бродят по улицам, взмётываются кудлатым облаком над колокольнями, мелодично воркуют ночами, нежно и сонно наблюдая тёплые синие сумерки. Кажется, не люди – голуби выстроили Майдаль: беззаботную сумятицу зданий и мостовых из белого камня, лёгких и парящих в брызгах фонтанов и зелени. Майдаль. Вечно светлый, вечно тёплый, вечно нежный в розовых бликах восходов и закатов.
Все его жители знали легенду: голуби – это белокрылые ангелы, хранящие город. Ютясь на карнизах, они с кроткой усмешечкой заглядывают в окна и, принимая беспечный вид, продолжают чистить волнистые перья на хвостах как ни в чём не бывало. Им всё равно, верят или нет люди в легенды. Им совершенно всё равно. Хоть весь мир сдвинется, а они будут продолжать влюбляться, ворковать и расправляться белоснежным пятном на лазурном небе.
Они сидели в Белладонне – их любимое кафе с террасой на море. Любимое – потому что воздух спирало от влаги и аромата чайной розы, и её мятые тускло-охровые головки осыпались на светлые ступени к берегу. Ильда – в белом, Мари – в чёрном. Они обожали контраст. Вместе с Ильдой и Мари в кафе находились ещё две подруги, но едва ли их можно причислить к роковым спутницам судьбы.
Ильда сидела, наклонив голову; каштановые кольца её волос рассыпались по спине, и она делала вид, что поправляет их, но в самом деле просто хотела приподнять выше своё красивое запястье, охваченное тонким браслетом.
– Новый? – спросила Мари, лукаво смеясь синими глазами, – Откуда он у тебя?
– Брат подарил. – улыбкой на улыбку ответила Ильда.
– Чудненько… – взгляд Мари скользил мимо, и его блеск был отсутствующим.
– Я чувствую себя настолько вздорной и мелочной выпендрёжницей. – начала, словно и не в тему, Ильда. – Мне повсюду нужно, чтобы парни любовались на меня, и эта ужасная привычка: демонстрировать запястье – я постоянно держу запястья выше, чем стоит!
– Да. Привлекательность – гольные проблемы.
– Не сарказмируй. Я не о том. Я о том, что и думаю с утра до вечера, как нравится. И да! я нравлюсь! Но не более. Мной интересуются две минуты, как несъедобной вишенкой на торте, и на этом всё кончается… Ты меня слушаешь? Куда ты смотришь?
– Саксофонисты. – многозначительно проговорила Мари. – Вчера сюда приходили саксофонисты, и один из них был невероятен! Они оба были красавчики – тебе и мне! Но мне невероятный, потому что я первая их увидела. Вот узнаешь, какие они, если придут снова. И, – она усмехнулась, – Я вовсе не прослушала то, что ты рассказывала. Ну так что? Ты хочешь, чтоб в тебя кто-то влюбился, как рехнувшийся?
– Нет. Я хочу сама влюбиться как рехнувшаяся.
Мари расхохоталась. Она наравне с Ильдой преклонялась перед великолепием закатов, но на сём, похоже, её романтичность и сентиментальность заканчивалась. Мари насмехалась над дурацкими, тонкими и необъяснимыми, как дым от тлеющего костра, желаниями Ильды и тащила её в омут жизненной практики. Ильда никогда не сердилась на подругу, но раз за разом её насмешки всё сильней задевали. Ильде хотелось кого-нибудь сентиментального до умопомрачения – ходячее облако чуткости и чувственности.
Но вместо облака пришли саксофонисты.
По вечерам в Белладонне всегда была живая музыка.
Золото медленно стекает с неба, стягивая черту горизонта в сплав моря с солнцем. Саксофон и его звуки мешаются с вечером. Тусклый блеск золота – на саксофоне. Журчание, шелест, высокое пение ветра над волнами – от саксофона. Пьянящий воздух с лепестками чайных роз – вокруг саксофона. Вы слышите это? Это не выдумка человека, не жестяная труба, не пальцы и губы, выводящие ноты – это глоток души вырвался из человека и треплется где-то высоко под небом, и поёт то, что ему вздумается.
Ильда обожала этот замерший синий восторг в глазах Мари. Беззвучное, почти тайное восхищение – Мари чувствовала закат, воздух и музыку не меньше Ильды, но если спросить её, она встряхнётся и выпалит что-нибудь грубоватенькое, может даже пошлое, и исковеркает предыдущие минуты, когда она сидела затихшая.
– Как тебе мальчики? Им идёт играть на саксофонах, верно? – обратилась Мари к подруге минут через десять.
– Кто из них тот самый "невероятный"? – с досадой спросила Ильда.
– Угадай.
Один из них был во всём чёрном. Выглядел лет на 25. Он явно следил за своим телом, и по тому, как он держался, невольно читались его мысли: эй, ну я ж красавчик, вот ведь ж, какой красавчик! Он в самом деле был красивым: и его лицо с мягкими правильными чертами, и выразительные карие глаза, и аккуратно уложенные волосы тускло-золотого блонда. Он играл лучше напарника, но в его игре проскальзывала выученность и артистичность.
