В канун Рождества, как принято считать, при некотором удачном стечении обстоятельств, включающих правильное место и нужное время, с любым человеком может случиться самое настоящее чудо, а хоть бы даже и с самым обычным бедняком (людей с достатком выведем из списка претендентов, ибо они запросто покупают себе «счастье», делая при этом скучающие, кислые физиономии), бредущим по заснеженным улицам небольшого городка в открытых всем ветрам лохмотьях и обуви, предназначенной разве что для прогулок вдоль нагретой жарким южным солнцем набережной какого-нибудь приморского курорта.
Наш герой, обладатель неброской внешности и самых скромных компетенций, как нынче отзываются об умственных способностях и обретенных навыках, с трудом вытаскивая из холодной снежной каши окоченевшие ноги, безразлично разглядывал яркие огни проплывающих мимо окон, за стеклами коих, подернутыми дымчатым инеем, кипела предпраздничная, заполненная алыми, изумрудными и золотыми блестками суета, и подумывал о горестной своей судьбе, лишившей его однажды и семьи, и титула, и дома, и этих самых, красно-зеленых с золотом, впечатлений, о тихом счастье тех, кто сейчас греет ноги у камина и раздражается на беспокоящий детский смех, не подозревая о том, что эти мгновения и есть настоящее, истинное чудо.
Имени своего, даже если кто-то и соизволял поинтересоваться им, он не называл, предпочитая отмалчиваться, или ответствовал коротко: «Господин Н.», – однако со временем, по мере того как истлевала ткань одежд на голодающем теле, приставка «господин» начала вызывать нервный смех у ее обладателя, и человек оставил себе только букву «Н.», подумав однажды, а соответствует ли она вообще его настоящему, но уже позабытому, имени.
Ветер все усиливался, и к вечеру неугомонные снежинки, атаковавшие изможденное лицо Н., перестав мгновенно таять на морщинистой коже, обрели неимоверную колючесть и беспощадность еловых иголок, заставляя беднягу прикрывать глаза ладонями. Двери домов, приютов, ночлежек и даже ворота церкви оставались закрытыми для него, горожане готовились к вечере, и пороги, крылечки и парадные марши неустанно обрастали снежными шапками, чтобы сохраниться нетронутыми до самого утра.
Уже отчаявшийся, Н. решил направиться к старому каменному мосту, где на холоде, но без падающего на голову снега можно было провести ночь во вполне комфортных условиях, прислонившись спиной к ледяной опоре, дремать под шум речной волны. За доходным домом, о владельце которого ходили разные слухи, прятался приземистый ломбард, для Н. место последнего дохода (он с сожалением потер запястье, на коем давно уже не было часов), а дальше, вниз к реке, рядами жались друг к дружке торговые лавки, мастерские ремесленников и дома терпимости, замыкала все это городское великолепие частная галерея, заведение странное и слабо посещаемое по причине его новаторства и фрондерства взглядов на классическое искусство.
Проходя мимо, Н. остановился у зачем-то выкрашенной в черный цвет двери, на которой красовалась афиша, намалеванная от руки: «Выставка экспрессионистов и модернистов – Рождество и упокоение».
– Интересно, – проворчал без особого умысла непослушными губами Н., и «благодарная», польщенная подобным редким в этих краях вниманием, дверь со скрипом отворилась невидимой рукой (никаких порывов ветра в этот момент зафиксировано не было).
«А вот и рождественское чудо», – подумал продрогший бедняга и, не заставляя себя упрашивать дважды, вошел внутрь. Культурное заведение встретило позднего посетителя пустой вешалкой в виде вбитых прямо в стену двух десятков гвоздей с лозунгом над следующей дверью: «Признайся себе в своем ничтожестве».
– Без проблем, – весело хмыкнул начинающий согреваться от одного только предчувствия долгожданного тепла в помещении галереи Н. и, смело намотав на ближайший гвоздь свое тряпье, прошел в зал. Ни билетера, ни смотрителя-служителя в виде строго взирающей из-под очков тетки в черном костюме с белой оторочкой, ни задумчивых ценителей модернизма – только картины на стенах. Приглушенный свет и он – настоящий призрак галереи в наступающем Рождестве.
Представлены здесь были в основном творения местных художников, насквозь пропитанных дешевым портвейном, редким в их меню абсентом и еще какой-то дрянью, с легкостью превращающей полотна в странные мозаики цвета и формы, а взгляды на жизнь – в набор искаженных и обрывочных «фраз» и без того невзрачного бытия. Кем только ни был изображен Санта в фантазиях авторов представленных полотен: и красным треугольником с белым углом (бородой, по всей вероятности), и обнаженным громилой с гипертрофированной шеей, которую украшало рождественское дерево, и воодушевленной (вот только чем, не ясно) обезьяной, выглядывающей из-за еловых лап, и даже чертом с красными шарами на рогах и белой кисточкой на хвосте. В таком же духе являлись взору посетителя и младенец Иисус (не станем вдаваться в подробности, дабы не оскорбить верующих), и Дева Мария, и Иосиф, а кто-то из «творцов-экспрессионистов» умудрился представить ясли в виде наперстка или поместить Вифлеемскую звезду в утробу ослицы черной кляксой.
