Дыхание дьявола

Jill Johnson

DEVIL’S BREATH

© Jill Johnson, 2023

© Николаева М., перевод, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Касперу

На северо-западе Лондона есть одна плоская крыша, которую не разглядишь ни с дороги, ни из окон соседних строений, потому что она венчает высокий многоквартирный дом на тихой жилой улице. На этой крыше раскинулся целый сад редких и необычных растений – из тропиков и из засушливых мест, стелющихся, колючих, экзотических и уникальных. Несмотря на разнообразие, потребности каждого растения удовлетворяются скрупулезно и педантично. Этот сад – оазис и убежище в сердце жестокого, беспощадного города. Доступ туда имеет лишь одна персона – через люк в потолке их с садом кухни. Они никогда не приглашали к себе друзей, чтобы пропустить стаканчик, потому что ни друзей, ни семьи у них нет. Они с садом совершенно одни в этом мире, чем весьма довольны.

Персона эта – Юстасия Амелия Роуз, профессор ботаники. Специалист по ботанической токсикологии. Говоря простым языком, она изучает ядовитые растения. Она – то есть я.

Я не из тех людей, кто стремится к самовозвеличиванию. Во многом я и вовсе остаюсь незаметной: меня нельзя назвать ни высокой и стройной, ни низкорослой и полной. За волосами я ухаживаю, аккуратно разделяя их на пробор с помощью черепахового гребня и бриль-крема, а одежду стираю в раковине и глажу на кухонном столе. Манжеты на рукавах обтрепались, подкладка кое-где износилась, а в карманах зияют дыры, но этого безобразия никто не видит. Некому комментировать жирные пятна на моем воротничке или земляной дух, исходящий от моих штанов, чем я также очень довольна.

Мне нравится думать, что в моей внешности еще сохранился флер учености, что я могу сойти за университетского преподавателя – ведь когда-то я и в самом деле преподавала в университете. Годы сосредоточенной работы оставили мне глубокую складку между бровей, а широкую переносицу вечно украшают вмятины от стальной оправы очков. Мимических морщин от улыбки или смеха у меня нет, а уголки рта от природы немного опущены, что, кажется, некоторые могли бы счесть непривлекательным, однако форма моих губ мягкая, и чаще всего они сосредоточенно поджаты.

Мне сорок четыре года. Надо признать, что внешность не соответствует возрасту – я выгляжу гораздо старше. Порой внешний мир сбивает меня с толку. Пугают его внезапные вмешательства – скажем, холодные звонки от интернет-провайдера или письма из налоговой. Однако в то время, когда я предоставлена сама себе, мой разум ясен, проницателен и сконцентрирован; таким ему и следует быть.

Каждое утро я натягиваю на себя защитный комбинезон – он слегка коротковат, а потому создает дискомфорт в паху, – взбираюсь по приставной лестнице и вылезаю на крышу через люк в потолке кухни. Меня ждет длинная череда ежедневных дел, каждое из которых я выполняю с чрезвычайным усердием. Их распорядок неизменен. Каждое действие совершается в соответствии с определенной научной методикой, в ином случае я рисковала бы лишиться жизни.

С годами я пришла к осознанию того, что сама суть моей работы требует уединения. Я никогда не простила бы себе, если бы кто-то пострадал. Лучше уж нести этот риск в одиночку, оберегая окружающих от опасности. По этой причине я никогда не пыталась нанять ассистента или секретаря и упорно отклоняла просьбы о прохождении практики от студентов университета, в котором раньше работала. В прошлом, читая студентам лекцию, я любила сравнивать себя с сапером. Один неверный шаг – и бум! – все кончено. Только не в тот же миг, имейте в виду. Не как при взрыве, когда я погибла бы мгновенно, а вырванные из туловища внутренности разметало бы по песку. Нет. Чтобы умереть, мне потребовалось бы время, в иных случаях до двух недель, но подобный исход был бы неизбежен. В этом нет никаких сомнений.

Следует отметить, что я отнюдь не всегда была довольна изоляцией. Я не планировала жить жизнью отшельника. В университете я каждый день общалась с людьми: студентами, другими преподавателями, персоналом. Мне это давалось нелегко. Меня напрягал зрительный контакт, смущал юмор, а после семинаров я частенько чувствовала себя совершенно вымотанной. Однако я была готова идти на эти жертвы ради беспрепятственного доступа в лаборатории и теплицы, а также престижа и веса, которые придавало моим научным публикациям имя университета.

Стоит упомянуть и то, что намерения оставаться одинокой у меня тоже никогда не было. Однажды появился в моей жизни некто, с кем, как мне тогда казалось, я могла бы ее разделить. То была личность привлекательная, образованная, остроумная. Человек, который принял мои особенности и даже, возможно, полюбил их… однако в итоге предпочел мне кого-то другого. Я стараюсь на этом не зацикливаться. Как там говорится? Лучше любить и потерять…[1] Испытать эту боль, сомнения, страдание… Как уже отметила, я стараюсь не зацикливаться, но порой это требует больших усилий. Я предпочитаю на что-то отвлекаться, искать отдушину.

Мой Отец увлекался астрономией. Он установил телескоп на подоконнике у себя в кабинете и, приникнув к его окуляру, мог часами просиживать по ночам, бормоча что-то под нос, будто пребывая в ином измерении. Я всегда завидовала его способу отгораживаться от окружающего мира, от приземленной реальности его жизни. В пору моего детства, если Марс или Сатурн были особенно яркими, Отец мог разбудить меня посреди ночи и полусонную отвести к телескопу, заставив глядеть в окуляр. И я, недоумевая, принималась вглядываться в далекие световые точки. Потом мы обычно перемещались за длинный стол в нашей оксфордской кухне, где меня ждал урок астрономии, завершавшийся, как правило, наглядной демонстрацией восхода Солнца.