Глава 1
Лекса
– Лекса, поторапливайся, че застыла?
Грубый мужской голос словно толкает хрупкую девушку, и она принимается с чувством разгребать остатки мусора на площадке. Среди прочего хлама здесь полно золы, обрывков бумаги, старых забытых и никому не нужных вещей. Обычный день работника низин.
Лекса отшатывается от командира, в руках которого сверкает длинный толстый кнут. Получить снова за свою нерасторопность очень не хочется.
В этом помещении она работает еще с двумя парнями, которые тоже иногда поглядывают в ее сторону, но не озираются на командира. Кажется, они знают: если рядом с ними Лекса, то все недовольство точно достанется ей.
На полу среди разбросанного обугленного имущества Лекса натыкаетя на старую фотографию. Небольшая семья – мать, отец и двое веселых сыновей. Они сидят на мягком красном диване, а слева от них большая живая зеленая ель, украшенная цветными шариками, блестящими гирляндами и золотой мишурой. На верхушке дерева держится выпуклый месяц с тремя маленькими звездочками – символ умершего государства. Семья, кажется, счастлива. Хоть фотография немного обгорела, Лекса может рассмотреть довольные лица родителей, взор которых устремлен в камеру. Однако хранить такое сейчас считается страшным преступлением. Интересно, это те же люди, что жили здесь, пока пламя не спалило остатки былого времени?
Хрясь.
По комнате разносится хлесткий звук удара плети о плоть. Лекса, взвыв, чуть не валится на землю, но чудом удерживается на ногах. Она знает – нельзя падать, иначе будет хуже.
Сцепив зубы и проглотив вскрик, девушка принимается дальше мести мусор, не обращая внимания на мутную пелену перед глазами, свидетельствующую о том, что удар был физически очень болезненным.
– Еще раз остановишься, и я лично выведу тебя на плацдарм. Поняла?
– Да, командир, – превозмогая пульсацию по всей спине и еле выдыхая, произносит Лекса.
– Остальные, че встали? Или вас тоже надо заставлять работать?
– Нет, командир, – хором отвечают парни.
– Пошевеливайтесь!
– Да, командир.
Комната погружается в привычные звуки очистки. Работа в низинах не отличается большим многообразием. По большому счету – обслуживающий персонал. На темной одежде всех троих не остается следов сажи, только водяные разводы у ног, скованных жесткими сапогами. Одежду низинцы носят простую и практичную. Минимум, необходимый для жизни.
Командир уходит из их комнаты, чтобы проверить остальных. Светловолосый парень, самый высокий, поворачивает голову к Лексе.
– Всего три удара, он еще смилостивился, – недружелюбно скалится парень.
Бен, так его зовут. Его голос звучит не громче шепота, испуганного возможным появлением командира, но девушке удается расслышать каждое слово. Она молчит, продолжая сгребать мусор в кучу.
– Не приставай к ней, ей итак каждый день достается.
Парень чуть ниже ростом, чем Бен. Но имени девушка не знает. Он сегодня впервые с ними. То, что парни общаются как старые друзья, ее тоже не удивляет. Бен легко заводит знакомства и очень любит трепаться о других.
Командир возвращается, когда они уже почти заканчивают уборку, собрав мусор по большим черным пакетам и отмыв до блеска пол, насколько это возможно сделать в сгоревшем помещении. Стены комнаты до сих пор покрыты сажей и непонятными тенями. Здесь мог бы проходить театр кукол или иное представление в полумраке – обстановка как нельзя кстати подходит своей драматичностью. Лекса завязывает последний мусорный пакет, и командир обводит их взглядом.
– На сегодня это последняя. Тащите эти сраные мешки на выход.
***
Горечь пахнет мандаринами. Что-то рождественское, давно забытое для меня. Я чувствую ее в горле и на языке. Она въедается в меня, проникая к самому желудку.
У меня никогда не было семьи, я их даже не знала. Все, что есть в моих воспоминаниях – украденные мандарины и девочки-соседки из приюта. Они подбили меня сделать это для них, говорили, что иначе перестанут со мной дружить.
На место мандаринов приходит ощущение тяжести ударов плетки. Тогда я впервые почувствовала, что значит ошибиться, ослушаться.
Пятнадцать ударов на виду у всего приюта – такая цена у рождественских мандаринов.
Я закрываю глаза и умываюсь, позволяя холодной воде привести меня в чувство. У меня есть еще минута побыть наедине с собой, пока командир не заподозрит неладное.
Выключаю воду и смотрю на свое отражение. На скуле алеет синяк – я получила его сегодня утром, когда неудачно споткнулась на ступеньках. Скорее всего он скоро потемнеет и приобретает более ясную форму.
Мне не привыкать к различного рода травмам. Скорее, я просто с ними смирилась. Боль – нечто неизбежное, привычное. Я научилась стискивать зубы и даже не мычать. Научилась подавлять в себе всхлипы. Перестала плакать. Совсем. Даже когда хочется.
Перевожу взгляд на короткие темные волосы до плеч. Мне, как и другим девушкам, стригут их одинаково. Только членам совета можно носить другие прически. Но я не против, это всего лишь волосы.
Из крана капает вода. Мне пора выходить, но я мешкаю. Большинство людей боятся остаться одни – я не из их числа. Одиночество мне приятно. Не нужно ни с кем делиться своими временем и силами. Если бы те девочки повторили свои угрозы, я бы уже на это не повелась. В итоге то я осталась одна, только с синяками и ссадинами по всей спине.
