Профессор психологии Карл Уотсон обреченно склонил голову над столом, погрузившись в размышления. До него долетали фрагменты фраз коллег, собравшихся здесь, в его кабинете, по совершенно исключительному случаю. Карл лениво отнял руки от одутловатых щек, которые придерживал, и огляделся по сторонам. Тяжелая голова, потеряв поддержку, стала клониться к столу, выставляя своего хозяина в дурном свете перед собранием образованнейших людей, но Карл сделал над собой усилие и ничем не выдал слабости. Он мельком оглядел предметы на круглом столе: ничего примечательного – папки, бутылки с водой, кофе. Потом попытался вникнуть в суть поставленного вопроса. Альфред Фестингер, молодой ученый, так упорно пытался отстоять позицию профессора, что Уотсон сразу же перестал слушать и снова ушел в себя.
Карл задумался над гуманностью эксперимента, который сам же предложил несколько месяцев назад. Он представил на суд идею, абсолютно уверенный, что к ней не отнесутся серьезно. Тогда Карл превзошел себя. С виду робкий, неказистый и осмотрительный профессор нетерпеливо барабанил пальцами, когда лаконично и убедительно излагал свою идею. Глаза Карла поблескивали, а язык транслировал в мир все мысли, которые профессор до этого момента сознательно скрывал. Когда Карл закончил говорить, Эрик Берн и Джордж Бергсон, его молчаливые слушатели, лишь недоуменно переглянулись. Идея профессора показалась им невыполнимой, в некотором смысле глупой и даже преступной. Но потом какая-то неведомая сила вынесла фантастический эксперимент профессора в свет, и теперь Карл вынужденно принимал на себя роль руководителя научной работы. Он с обреченным видом сидел за столом среди враждебно настроенных коллег и не знал, куда деваться от суеты и осуждающих взглядов.
– Вы не понимаете! Этот эксперимент положит конец всем теоретическим вопросам, на которые у науки до сих пор не было ответа и, возможно, в ближайшем будущем и не будет! – страстно произнес профессор Фестингер, завершая монолог.
– Уважаемый Альфред, вы хоть понимаете, что этот эксперимент ставит под угрозу психику испытуемых? – дрожащим, взволнованным голосом ответил доктор Берн, поправляя очки-половинки на длинном горбатом носу.
Эрик явно осознавал, что наступил переломный момент в споре, от которого будет зависеть жизнь по крайней мере ста испытуемых. Он чувствовал, насколько важны сейчас его убедительность и уверенность, но, как и каждый слишком заинтересованный в каком-нибудь вопросе человек, Эрик Берн не мог сдержать эмоций, они захлестывали ученого с головой.
– Люди и так сидят на антидепрессантах. Каждый пятый в мире страдает расстройством психики, и каждый десятый хоть раз обращался за помощью к специалистам, – парировал Джордж, заведомо приняв сторону растерянного профессора Уотсона.
Джордж ради науки был готов пожертвовать не только испытуемыми, но даже собой. И не только собой, но и своей семьей: женой и двумя прекрасными детьми, росшими по большей части без внимания отца.
– Подумаешь, сто испытуемых, – продолжил профессор Бергсон. – Что это в сравнении с тем, что мы получим в итоге? Пыль. В конце концов, как сказал Пальмиро Тольятти: «Всякий, кто гибнет за идею, гибнет не напрасно». Наш эксперимент не предполагает серьезных последствий. По крайней мере, для общества в целом.
Карл сосредоточился и серьезно оглядел всех присутствующих. Два лагеря ученых – те, кто был на его стороне, и его противники – не понимали одной простой вещи: идея может быть благовидной в теории и разрушительной на практике и, напротив, – в теории рискованной, а на практике превосходной.
– Например, чтобы сохранить вид животных, люди готовы пожертвовать одной особью или даже сотней. Нам всем известны случаи, когда ради великой цели умирали люди: строительство Великой Китайской стены, Панамский канал, Бруклинский мост, Дамба Уэллса. Что люди представляют из себя в масштабе эволюции? – повысив голос, спросил Джордж. – Ничего. Мы все являемся расходным материалом на пути к прогрессу человечества. Тысячи примеров жестокости на этой планете, но вы зацепились за гуманность именно этого эксперимента? Почему? – допытывался Джордж.
В кабинете повисла удушающая тишина. Такая, при которой хочется открыть окно и проветрить помещение. От комментария коллеги многим ученым стало не по себе. Некоторые испытывали стыд за то, что по большому счету могли бы согласиться с Джорджем – согласиться не на сомнительные эксперименты, а с тем, что люди в основной массе жестокие существа – страшнее любого катаклизма, страшнее дикого зверя, страшнее болезни. Люди, прикрываясь высокой целью, могут совершать ужасающие вещи – они стремятся к наживе не из желания выжить как вид, а из жажды поглотить как можно больше. Оголить плодородную землю, отравить воды, умертвить все живое вокруг ради личного блага.
– Вот вы говорите об эволюции, – сказал профессор Берн, обращая снисходительный взгляд на предыдущего оратора. – Тогда почему эволюция не равно жизнь? Почему мы вспоминаем об эволюции, когда нам это удобно, а не когда один человек, управляющий корпорацией, убивает все живое вокруг? Почему такие люди не вспоминают, что они также являются лишь инструментом в борьбе за жизнь на Земле? Для вас, уважаемый Джордж, эволюцию составляют камни и скелеты, замурованные в цементе? Что в масштабах эволюции значат ваши постройки? А жизнь вымерших видов? Балийских тигров, например? Это, по-вашему, менее значительная вещь, чем стена?
