Наша с Еленой жизнь:
1935 год – родилась Елена,
1937 год – родился я,
1963 год – мы познакомились,
1977 год – мы поженились,
1 февраля 2008 года Елена скоропостижно скончалась.
Я с тупой надеждой ловил ее дыхание.
Вот совсем ровное… перерыв… опять ровное… перерыв…
Врач накрыла лицо Елены простыней.
Принесли ширму и отгородили кровать.
Мы с Еленой остались одни.
А накануне вечером, после всего кошмара и суеты врачей дыхание у Елены выровнялось. Кончились хрипы, лицо опало, почти сошла синева, появился румянец.
Я все время держал руку Елены с иголками от капельниц, но тут она уже совсем успокоилась и затихла.
К приезду Гали, а потом Лени с женой, она уже как бы спала.
Я совершенно не умею разговаривать с врачами. Всегда это брала на себя Елена. Но Леня и его жена работают в институте Склифасовского, поэтому у них разговор с врачом начался профессионально, со слова «коллега».
В общем, решили, что сейчас Елену трогать нельзя и потом уже вечер, а утром мы организуем ее перевод в Склифасовского. Там все по-другому и специалисты, и аппаратура.
Мы с Галей привезли из дома чистое белье, купили в аптеке памперсы, и Галя уехала.
Часов в девять врач сняла капельницы. Я собрал всех дежурных сестер, и мы Елену переодели, сменили постель, уложили ее немного на бок, и дыхание вроде стало еще лучше.
Я дремал у кровати. Тишина. Страх во мне сменился туманной надеждой, что вот Елена проснется, не поймет, где она находится, а я ей все объясню и успокою…
Неожиданно, где-то часов в шесть, Елена стала часто дышать.
Я побежал за дежурным врачом, все еще спали, с трудом нашел ее на другом этаже.
Врач пришла, сразу вызвала еще одного врача, сделали несколько уколов. Я волновался, лез с вопросами, а они с отрешенными лицами меня не слышали, сделали еще укол… Наконец, дежурная врач с какой-то прямо злостью сказала: «Ну, что вы не понимаете, что она умирает».
А неделя началась как обычно. В понедельник Елена занялась уборкой квартиры. Теперь она это делала с передышками и за день не успевала.
Вечером прихожу – Елена с тряпкой в руках, вытирает пыль.
– Ты что это на ночь глядя?
– Как ты не понимаешь? У меня вечером сил больше.
Елена всю жизнь была ночным человеком.
Я встаю в пять утра, к десяти вечера у меня глаза слипаются. А у Елены за полночь идет все самое интересное по телевизору.
В среду вечером Елена объявила, что утром она хочет съездить в «Ашан» (от нас это минут двадцать на маршрутке).
Ходить с сумками Елене уже давно было тяжело. И в наши большие магазины: «Рамстор», «Перекресток», «Ашан» мы отправлялись запасаться по выходным.
Шагали так это не спеша, под ручку, как бы гуляя по делу.
Обратно я тащил сумки, но Елена же не могла быть слабой и обязательно требовала:
– Дай мне одну сумку.
– Не дам.
– Дай, тебе говорю.
– Не дам…
Конечно, я сразу начал ее уговаривать подождать до субботы, но Елена уже решила:
– Я чувствую себя нормально. Что я дома засиделась? Прогуляюсь за мелочами.
Раньше я с работы звонил по необходимости, Елена могла прилечь отдохнуть, и я боялся попасть в этот «тихий час». Но тут как-то мы решили среди дня перезваниваться: дескать, старые уже, нужно страховаться.
Поэтому часа в два, решив, что Елена уже вернулась, я позвонил и услышал в трубке: «Это скорая помощь…»
От неожиданности я выключил связь и тут же набрал снова.
– Вы что трубку бросаете? Вы кто?
– Муж.
– Вашу жену подобрали у «Ашана», везем в больницу.
Дальше путаный разговор, из которого я, наконец, понял, что это больница в старых Химках.
Я на стройке в Мытищах, сидим в прорабке, напротив мой напарник, смотрит на меня вопросительно.
Слава богу, у него машина и мы сразу поехали.
Елена лежала в торце коридора, у окна.
Вся в капельницах. Глаза закрыты.
Вид был ужасный, лицо посинело, раздулось, не дыхание, а какие-то хрипы.
На меня сразу бросились: «Где документы?» Тут же кучей лежали вещи, я порылся в сумке, достал кошелек, паспорт. Заставили пересчитать деньги. Мне не до этого, но им важно, что денег довольно много и все целы.
Врачи суетились с уколами, толком ничего не отвечали, и не мог я связать их отрывистые слова: «скачок давления», «кровоизлияние», «сердечный криз»…
Видно, что очень плохо, нужно спасать.
А что значит спасать? Вроде вот и спасают. Уколы, капельницы, врачи работают.
Так, в суматохе прошло часа два и внешне состояние Елены стало улучшаться. Дыхание наладилось, хрипы остались, но редкие, и эта жуткая фиолетовость постепенно сошла.
Вспоминая эти часы, реплики врача, мне теперь кажется, что она с самого начала считала положение безнадежным. Поэтому и была такой нервной и раздраженной.
Что вообще можно было сделать при таком диагнозе: «внутримозговое кровоизлияние при гипертонической болезни»?
Сон Елены нас тоже убаюкал, и мы слишком понадеялись на «завтра».
Можно только очередной раз проклинать условия нашей жизни, наши власти и самих себя за то, что все терпим.
Химки – та же Москва, столица. А в ней центральная городская больница без отдела реанимации и без современной, специальной аппаратуры.
