Последний вечерний поезд ушел, и Анна Дмитриевна начала собираться домой. Она пересчитала деньги и засунула кошелечек во внутренний карман латаного пальто, последнего подарка мужа. Еще, казалось, совсем недавно, каких-нибудь десять лет назад, когда пальцы не были такими немощными и негнущимися, а глаза, хоть и с трудом, хоть и в очках, но могли видеть ушко иголки, она зашивала прорехи сама. Теперь приходилось отдавать в ремонт.
Анна Дмитриевна запахнула полы пальто, зябко поежилась и пошла в сторону вокзала, волоча за собой тележку, колеса которой оставляли две глубокие борозды в свежем, пушистом снегу. Летящие сверху белые хлопья тут же накрывали следы, стирая напоминание о том, что Анна Дмитриевна была.
Она открыла дверь, протиснулась внутрь и, придерживая дверь рукой, затащила за собой тележку. Немного постояла, переводя дух, потопала валенками, стряхивая снег в коричневую жижу перед входом, и двинулась, проходя маленькое помещение вокзала, мимо кассы со скучающей билетершей, на улицу.
– Бабушка, – окликнули Анну Дмитриевну сзади.
Она остановилась, улыбнулась, убрала улыбку с губ и медленно повернулась. К ней спешил совсем юный полицейский.
– Бабушка, – повторил он, искательно заглядывая ей в глаза. – Осталось что-нибудь?
Анна Дмитриевна нахмурилась.
– Может, и осталось, да только не для вас, охламонов. Ты видел, опять всё снаружи красками измалевали? Куда смотрите?
Полицейский смущенно улыбнулся и пожал плечами.
– Ну, бабушка, – протянул он.
– Ладно, ладно, – Анна Дмитриевна потерла лицо, чтобы мальчишка не увидел её улыбку. – Всё равно пропадет. Я уж думала выбрасывать.
Она открыла сумку на тележке, надела на одну руку целлофановую перчатку и принялась доставать со дна пирожки.
– С луком и яйцами остались? – с надеждой спросил полицейский.
– Ох, милый, ты видел, сколько яйца стоят? – страдальчески поморщилась Анна Дмитриевна. – Мне, таким макаром, скоро будет дешевле пирожки с икрой печь.
– Эх, – она махнула рукой и протянула ему кулек с пирожками. – Держи. Ты сам-то хоть поешь. Небось, всё друзьям раздаёшь, а то я всё кормлю тебя, кормлю, а ты всё такой же худой.
